Рассказ Майи Кучерской «Пригодное для жилья»

Текст из новой книги известной писательницы "Плач по уехавшей учительнице рисования"

 

 

Из интервью Майи Кучерской ГазетеРу и Татьяне Сохаревой:

Вышел сборник рассказов литературного критика и писателя Майи Кучерской «Плач по уехавшей учительнице рисования». Он соединил в себе разные истории — новеллу о двух девочках в преддверии определения сексуальной ориентации, рассказ о строго регламентированных изменах благочестивой матушки своему мужу-священнику, автобиографические зарисовки о работе в пиццерии. В литературный материал Кучерская превращает отношения с церковью — приходскую и околоприходскую жизнь, личные религиозные переживания. Ее дебютный роман «Бог дождя» был посвящен любви студентки филфака к собственному духовнику. Самый известный сборник малой прозы «Современный патерик» представляет собой ироничное осмысление современного «ренессанса» православия, а роман «Тетя Мотя», победивший в читательском голосовании «Большой книги» в 2013 году, — история о масках, за которыми скрывается женственность, и о таинствах брака. Майя Кучерская рассказала Газете.Ru о своей новой книге, о том, почему литературе лучше молчать о церкви, и о том, как воспроизвести мысли младенца.

— В «Плаче по уехавшей учительнице рисования» вновь появляются рассказы в духе вашего «Современного патерика». Как вы их воспринимаете — как пиар православия, холодное исследование темы или, может быть, как очерк нравов?

— Сборник открывается «Ностальгией», циклом микрорассказов, действительно похожих на «Патерик», только вот написанных до «Патерика». Диковатый диалог, анекдот, странный случай — это краеугольные камешки прозы. С них я начинала, в них любила играть. Компактность, лаконизм, голая глагольная проза без скобок, сносок и разъяснений — вечное очарование и вечный мой соблазн. Хочется писать кратко, но невозможно, потому что после Пушкина были Толстой и Достоевский, были «Серебряный голубь» Белого и «Египетская марка» Мандельштама. В остальном в «Плаче» рассказов в духе «Патерика» я не вижу. Изредка звучит православная тема, но иначе, чем в «Патерике». Совсем. Там и не пиар, и не холодное исследование, и даже не очерк нравов. Это книга не про православие, она про нас.

— «Плач по уехавшей учительнице» — это монолит или случайное собрание отдельных рассказов? У книги есть единый замысел?

— Есть. Это подведение итогов за двадцать лет. Двадцать лет я сочиняю рассказы и рассказики, редко и мало, но вот и набралось на книжку — она вышла. Сознаю, что получилась странная семейка, словно бы все эти тексты от одной матери, но от разных отцов. Отец-абсурдист, отец-авангардист, отец-суровый реалист, отец без лица, сбежавший после первого же свидания, и дитя получилось воспитанным матерью-одиночкой. Под каждого героя и задачи подобрался свой стиль, язык — это обычное дело. Другой вопрос, что диапазон твоего голоса не бесконечен, и в первой октаве, октаве реалистической прозы лично мне петь проще и легче. Тем веселей иногда сбегать куда-нибудь в соль второй октавы или в ми малой и записать, например, транскрипцию дыхания и мыслей младенца.

— А может ли какой-то из рассказов, вошедших в сборник, перерасти в крупную форму, как уже случилось с вашей повестью, ставшей романом «Бог дождя»?

— Мне кажется, все эти разговоры про перерастания — отчасти лукавство. С тех пор как текст написан и отправлен в редакцию, он становится завершенным высказыванием. Можно что-то править, упорядочить времена года, убрать путаницу с именами, но это мелочи. Пусть слово ваше будет: да — да, нет — нет, а что сверх этого, то от лукавого. Люблю эту формулу зрелости поступков и слова. Взрослый человек не мечется: хочешь написать роман на такой же сюжет, как в рассказе, — пиши. Но это будет уже совершенно другой автономный текст, а не переросший из кого-то и чего-то.

— Майя Кучерская как персонаж и как автор — это разные люди?

— Так же как и реальный Александр Сергеевич Пушкин и тот «я», который рассказывает в «Онегине», как приятельствовал с Евгением и как в садах Лицея безмятежно расцветал, — разные люди. Литература — это царство условности со своими законами гравитации, механики, составом атмосферы. Любой реальный человек, который переступил порог этого царства, превращается в литературного персонажа, в фантом. Жилы его заполняются голубой чернильной кровью.

— Рассказ из «Современного патерика» о православном ежике стал символом сборника. В «Плаче» есть такой рассказ?

— Так получилось не по моей воле, а благодаря одной нелепости: «Патерик» был прочитан широким читателем благодаря истории про ежика. Понятно, читателям, особенно неискушенным, нужно помочь сориентироваться. Давайте им поможем, скажем: «православный ежик», «брутальный детектив», «ироническое фэнтези». Но нужно отдавать себе отчет, на кого мы работаем: на тех, кому страшно лень разбираться?

— Что дают литературе гендерные ярлыки? «Тетю Мотю», например, нередко называют женской прозой.

— То же, что дают любые другие ярлыки, — возможность успокоиться и не думать, что это за зверь перед нами, что за сочинение. Можно просто приклеить ярлычок и выдохнуть. Происходит такое антинаречение имен. Адам, давая в раю зверям и растениям имена, выражал в слове их суть, указывал на их тайну: вот «жираф», а вот «слон», а вот «ромашка». Это было самое главное про этот цветок и этого зверя. Это была формула его существа. Чтобы извлечь из объекта его смысл, сердцевину и назвать ее, нужны усилия, труд души, вдохновение. Это ведь процесс творческий. Ярлыки, навешанные на объекты искусства, — это отказ смотреть в глаза.

http://www.gazeta.ru/culture/2014/03/05/a_5937397.shtml

 

обложка-плачаJPG

 

 

Пригодное для жилья

рассказ

 

Лопату пришлось украсть. Это была уже вторая, первая, со скитского огорода, сломалась после нескольких сильных ударов. Возвращаться в скит было далеко, и мальчик поспешил к дачам.

Рассмотрел в щель крайний участок, явно жилой – возле дома на веревке сушилось белье. Но рядом никого не было. Сарай располагался очень удобно, недалеко от дорожки, ведущей к забору. Он встал на высокую кучу песка, высыпанную возле калитки, легко перемахнул через забор и бесшумно скользнул к сараю. Лопата – заслуженная, с истертой до блеска деревянной ручкой, серебристым сияющим штыком стояла прислоненная к стене, точно нарочно поджидая его. Было по-прежнему тихо, и он не выдержал, заглянул внутрь, в полутьму – здесь стояли грабли, тяпки, ведра, на стене висели инструменты, правее на низком верстачке в ржавой консервной банке лежали новенькие гвозди. Он вынул сколько уместилось в руке, ссыпал в карман. Вернулся к забору, перебросил лопату, влез на вишню – она неприятно захрустела – спрыгнул вниз. Гвозди остро и холодно царапали бедро, он придерживал их свободной рукой.

Только тут хозяйский пес, до того где-то вяло дремавший, очнулся, бросился к забору, сипло, резко лая. Но мальчик был уже в лесу. Даже не побежал. Просто ускорился, предельно. Вся операция заняла не больше трех минут.

Но земля оказалась твердая, как асфальт. Вся проросшая корнями, она не копалась. Мальчик налегал на лопату всей тяжестью, вдавливая в почву острие штыка, корни трещали, но потом он приноровился и рубил их с плеча, по ходу дела и червяков. Обнажил гнездо каких-то подземных крылатых мошек, которые так и взвились черным облаком, ударяясь в лицо, глаза, на несколько мгновений он крепко зажмурился, но и не подумал прекращать работу. Земля была темно-серой и совсем сухой, хотя вчера вечером сыпал дождь. Видно, только побрызгал сверху.  В отчаянье мальчик даже помочился, чтобы хоть немного размягчить грунт. И тут же понял, что совершил глупость. Толку – ноль, зато запах. Пришлось немного сдвинуться в сторону и начать очищать там.

Чрез полтора часа работы появились первые результаты. Площадка со снятым дерном. Дерн он поначалу старался снимать так, как было написано в инструкции – широкими полосами, но ничего не вышло, полосы рассыпались, крошились, и он стал копать, как придется. Длину померил по себе – вытянулся прямо на земле, вжал кроссовком вмятину, над головой, возле затылка воткнул ветку, отметил. Добавил сантиметров сорок – в расчете  на стены, и на то, что за зиму он еще подрастет. Ширину определил наугад – вышло примерно два на полтора метра.

Пора было рыть котлован, но времени уже не оставалось. Лучше все-таки было не опаздывать на скитский обед.

Скит оказался везением, невероятным! Он не рассчитывал, он давно придумал сложную, многосоставную легенду и в ближайшее время уже собирался начать выдавать ее порциями, примерно к предпоследней он должен был получить свободу передвижений на несколько дней. Но сегодня сразу после завтрака, отец Адриан, длинноносый, худой, весь какой-то изможденный, уже с утра слабым голосом объявил им, что есть работа не только в монастыре, но и в скиту – кто  желает пожить и потрудиться во славу Божию там? Условия, конечно, будут похуже, скит открылся недавно, спать придется на полу, вставать чуть свет, зато и времени на отдых появится больше. До этого мальчик работал на монастырском огороде – оттуда было не вырваться, приехавшая с ними Галина зорко следила, чтоб они не болтали зря и не делали слишком длинных перерывов. Услышав про время на отдых, мальчик решил рискнуть.

Кроме него в скит поехали еще Димка с Витькой, они были года на два младше и ходили не разлей вода. Димка был негритенком, быстрым, нервным, очень музыкальным, мог высвистеть любую мелодию; Витька – белобрысым, гугнивым, слегка тормознутым, зато хорошо понимал и чувствовал животных, в детдоме он отвечал за живой уголок. В его уголке жили ежик, кот, два хомяка и очень умная белая крыса с розовыми ноздрями, мальчик иногда играл с ней. Несмотря на непохожесть, Витька с Димкой отлично ладили, на все вопросы отвечали чуть не хором, даже кликуху заработали общую – «Близнецы». Мальчик держался от них, как и от всех в детдоме, на расстоянии.

Скит располагался в пяти километрах от монастыря – отец Адриан посадил их в уазик и довез. Последний километр ехали по едва видной лесной дороге, враскачку. Наконец, показались какие-то постройки, затерявшиеся прямо в густом ельнике без всяких ограждений. Мальчик разглядел два дома. Первый каменный, двухэтажный, похожий на тот, в котором они жили раньше с матерью, второй, напротив – деревянный, серый, в остатках синей краски, с высокими окнами и просторной верандой – из-за веранды домик сильно смахивал на обыкновенный дачный.

Эти два дома и были скит. Они выскочили из уазика, пошли вслед за отцом Адрианом к домам. У самого крыльца дачного росли два пышных куста, усыпанные мелкими красными розочками. «Здесь, видно, отдыхают», -- решил мальчик про себя, разглядывая дачный домик: на веранде стоял просторный стол, скамейки и кожаное, явно неотсюда, бежевое кресло, в темных заплатах и с порванным подлокотником. Чуть поодаль от жилья мальчик заметил и низкую, как игрушечную, деревянную церковь с аккуратным обитым железом куполком. За церковью начинались, кажется, хозяйственные постройки – какие-то сараюшки, навесы, и даже старый желтый фургон без колес, в таких в его раннем детстве жили на стройках рабочие.

Со стороны этих построек к ним и пришел сумрачный, заросший черной густой бородой почти по глаза отец Лонгин. Монашеская скуфейка была натянута на самые брови. Отец Лонгин поздоровался с отцом Адрианом, они поклонились друг другу в землю; им отец Лонгин только кивнул и больше на них не глядел. Близнецы уже нашли местного котенка и играли с ним, мальчик присел на крыльцо. Отец Андрей и отец Лонгин тихо обсуждали что-то, отойдя к самому уазику, один раз отец Лонгин резко рубанул рукой во время разговора. Сердце у мальчика сжалось – страшный! Злой!

Но едва отец Адриан завел мотор и уехал, отец Лонгин заговорил с ними совсем нестрашно, чуть напевая и не по-местному окая:

– Ну, что работнички? Работы-то у нас непочатый край. Этой весной ведь только переселились!.. Насельников тут шестеро, включая кота с козой, – отец Лонгин замолчал, точно давая им время это обдумать. И вдруг сверкнул до того опущенными глазами и добавил уже без всякой напевности, четко и твердо:

– Да только много работать на каникулах – грех! Большой. Каникулы даются для крепкого сна и долгих прогулок. Это и старцы святые писали…

Отец Лонгин нахмурился, но не выдержал и внезапно ласково усмехнулся в бороду. Поднял брови и потешно завращал глазами. Димка с Витькой так и прыснули, а мальчик замер: невозможно. Почему же он показался ему злым? И совсем он еще молодой, этот Лонгин!

Отец Лонгин привел их на задний двор двухэтажного дома, заваленный разнокалиберными досками, новенькими, желтыми, издающими приятный запах дерева и старыми, сломанными, с ржавыми гвоздями.

– Вот тут надо сложить доски, много от стройки осталось, храм-то за две недели возвели, всем миром работали, полмонастря тут жило, – объяснял Лонгин, – да потом еще три грузовика на Вознесение свалили, забор будем строить. Вот и складывайте потихоньку с Божьей помощью, сортируйте, а какие совсем гнилые откладывайте в сторону.

– Не напоритесь, смотрите, руки не занозите, лучше в рукавицах работать, -- отец Лонгин исчез и вскоре вынес им черные матерчатые рукавицы, по паре на нос.

– Но это только одно поле деятельности, -- снова запел он. – Есть еще большой огород. На нем надо будет копать грядки, сколько сможете. Нормы никакой у нас нет, устал – отдыхай до обеда! – отец Лонгин махнул рукой. – Что сделаете, за то и спаси Господи. Но на обед не опаздывать! Останетесь голодными, – он погрозил им пальцем.

Димка с Витькой остались разбирать доски, мальчик, поразмыслив, взялся за грядки, в полном одиночестве вскопал две, длинные, тянувшиеся до самых сараев, поискал Лонгина спросить, можно ли сделать перерыв, не нашел, и, прихватив лопату, кинулся в лес.

Он шел по едва заметной тропинке, стараясь запоминать дорогу. Он уже изучал эти места по карте и помнил, что вот-вот должен появиться ручей. Так и вышло: позже, чем он думал, но ручей нашелся, на дне неглубокой лощины. Оказался сильно заросшим, но живым. Из зарослей слышалось слабое журчание, а там, где тропинка уперлась в перекинутое через ручей бревно, получилось что-то вроде маленькой запруды. По черной воде носились водомерки, плавали головастики, мальчик разглядел даже  мелких, как пыль, прыгунков. Здесь, неподалеку от источника воды, он и поставил на карте крестик, но сейчас, оглядевшись и подумав немного, пошел дальше – не залило бы водой в такой близости от ручья.

Неожиданно он различил далекий шум электропилы – как же так? На карте никаких населенных пунктов здесь не значилось – сплошь леса. Мальчик двинулся на звук и вскоре вышел к дачным участкам, расположенным в низине. Отсюда их было видно, как на ладони: настоящих, достроенных домов было всего несколько, кое-какие участки пустовали вовсе, кое-где стояли пока только голые срубы – значит, дачники появились здесь недавно, года три-четыре назад, вот и не попали на карту.

Мальчик тяжело вздохнул, развернулся и снова углубился в лес. Отойдя от дач подальше, свернул с тропы и нашел, наконец, подходящее место – на небольшом склоне, повыше, среди берез, возле раскидистой старой ели. Ему понравилось, как она росла –  уверенно, неколебимо, точно защищая и укрывая громадными лапами всех, кто рядом.

Он срубил лопатой кустики бересклета; очищая площадку, переломил несколько тонких саженцев орешника, ударил раз и другой в землю, тут штык жалко звякнул и отвалился от черенка. Лопата оказалась никудышной, хотя грядки копала вроде хорошо… Мальчик вздохнул и снова двинулся к дачам.

Мать часто повторяла ему: «Ни на кого, кроме себя, не надейся. И не бери чужого! Боже упаси. Вот и выйдет из тебя толк, парень ты способный, пробьешься». Отец, которого он помнил довольно смутно, давным-давно еще получил срок за заводскую кражу; несли с завода все, но тут был конфликт с начальством, так объясняла мать, кланяться отец не пошел, тот еще был упрямец, вот его и подставили. Отсидев, домой отец уже не вернулся, наглухо исчез, затерялся на северных стройках, мать растила их с Колькой одна. И не так уж плохо они между прочим жили, дружно, с книжками в обнимку, мать преподавала в школе биологию, с утра до ночи пропадала на работе, он был в доме за мужика, делал всю мужскую работу, забирал из сада Кольку… пока после пожара у матери не поехала крыша. Началось-то все еще раньше, мальчик давно уже замечал за ней странности, но все это было в пределах дома и наружу не выходило. Можно было жить. И тут Колька случайно поджег кухню, начался пожар, дома никого не было; пока приехали пожарные,  квартира начисто выгорела. Мать решила, что сгорел и Колька, а он объявился через три дня живой-невредимый у родной бабки, к которой со страху попер пешком. Пробежал Колька тогда до ее поселка 120 без малого километров.

Слова про надежду на себя и чужое мать повторяла мальчику так часто, что они и стали его верой. И до сих пор ему удавалось надеяться на одного себя, никогда не красть, для чего? Но стройка требовала инструментов… Новая дачная лопата оказалась крепкой, мальчик копал и думал, что когда все закончит, обязательно вернет ее хозяевам, поставит к сараю, а может, и гвозди, какие не пригодятся, зря он столько их взял, пожадничал. Теперь к ним к тому же нужен молоток… Но еще нужнее был не молоток – топор.

Солнце припекало все сильнее, становилось душно, даже здесь, в густой тени – время явно перевалило за полдень, пора было заканчивать, срочно, и мальчик огорчился: мало успел. Он стоял только по щиколотку в земле – нужно было еще копать и копать, но может, удастся сбежать и после обеда? Мальчик вырыл узкую ямку для лопаты, туда же пересыпал на широкий лист подорожника гвозди, забросал все землей, и побежал к скиту.

Он успел как раз вовремя, еще из лесу он различил железный звон. Это звякал повешенный на перекладине у каменного дома маленький колокол. Звонил в него отец Лонгин. Перед мальчиком поднимался на крыльцо ветхий старец в подряснике, он тяжело опирался на палку, отец Лонгин перестал звонить и громко приветствовал старика, назвав его Иваном Гавриловичем, но тот не откликнулся. «Он глухой почти», -- пояснил Лонгин мальчику и пошел замыкающим.

Димка с Витькой уже томились в небольшой и, по счастью, прохладной трапезной, здесь же ждал смуглый, лохматый, похожий на молдованина парень-послушник и еще одно новое лицо – отец Игнатий, «садовод, регент и кок», представил его Лонгин. Отец Игнатий был на голову ниже Лонгина – широкий, коренастый, с круглой загорелой лысиной и забранными в хвост длинным русыми волосами. Светло-серые глаза его глядели весело-печально, и непонятно было, то ли плакать ему хотелось, то ли смеяться. Но с отцом Лонгином отец Игнатий заговорил шутливо, они и потом все время друг над другом точно посмеиваясь.

Обед показался мальчику волшебно вкусным – отец Игнатий, видать, расстарался. Борщ, жареная картошка, малосольные огурчики, черный хлеб с хрустящей корочкой, который пекли здесь же,  в скиту, раз в неделю. Пока они ели, послушник читал житие какого-то святого, но мальчик не слушал, он с тревогой думал, как дальше сложится день и не заругает ли его отец Лонгин, что так мало вскопал.

Но после обеда отец Лонгин все с той же, всякий раз совершенно неожиданно всходившей на его лицо улыбкой сказал, что после трудов праведных наступило время сна, а ближе к вечеру, как позвонят, все желающие приглашаются на службу. Служба будет долгой, кончится не скоро, так что кому тяжело, может посидеть, а может не ходить на нее вовсе и продолжать изучить окрестности!

Отец Лонгин стрельнул черным глазом в его сторону.

Мальчик не верил своим ушам. Все снова складывалось удачно. Он решил даже зайти из благодарности на вечерню, а пока позволил себе вздремнуть, подкопить сил, чтобы через полчаса подняться и покопать до службы еще хоть немного. Отец Лонгин указал им  их комнату – на первом этаже каменного дома, всю ее почти полностью занимали три раскладушки, покрытые ватные одеялами, поверх одеял лежали подушки в чистых наволочках. Значит, спать придется вовсе не на полу! Димка просвистел что-то изумленное, Витька подмычал ему в тон, и Близнецы завалились на кровати с победным криком. Мальчик упал беззвучно. И понял, как сильно устал – ноги гудели, в груди что-то подрагивало, ладони горели, тут только он разглядел их – на правой руке краснели четыре свежие мозоли.

Не помешали бы рукавицы отца Лонгина, хотя в них жарко…

К «операции Z» он готовился всю эту весну, с тех пор, как обнаружил вырезку со статьей. «Коварный и жестокий враг, вторгшийся в нашу страну и временно захвативший наши села и города, подверг их варварскому разрушению. Тысячи людей остались без крова, целые семьи вынуждены ютиться в подвалах, на сеновалах, в холодных сараях. Между тем в освобожденных от врага районов есть возможность построить удобный временный дом, который не боится зажигательных бомб и дает хорошее укрытие при бомбардировке, так как прячет от взрывной волны и осколков…»

Мальчик очень любил читать, и при некотором напряжении все внимательно прочитанное запоминал с листа почти слово в слово. За последние полтора года, что он прожил в детском доме, мальчик перечитал чуть не всю их библиотеку. Сначала, правда, библиотекарь Инна Михайловна стремилась подсунуть ему что-нибудь поучительное, жития святых, пособия по подготовке к исповеди, какие-то адаптированные книжечки по русской истории – про Александра Невского, Дмитрия Донского, Андрея Боголюбского. Все это он послушно прочитывал, хотя древняя Русь его не интересовала, и в Бога он не верил. Но он знал: лучше не возражать. А потом случилась история, после которой все изменилось.

Инна Михайловна вела в их православной гимназии сразу несколько предметов, в том числе биологию, и как-то на уроке начала рассказывать про лживость и псевдонаучность теории Дарвина. Но мама мальчика сама была школьным биологом, под рассказы о теории эволюции и естественном отборе он засыпал. То, что говорила Инна Михайловна слишком легко было опровергнуть, мальчик подумал, что видимо, она просто не в курсе новейших данных. Мать его специально этим интересовалась и как раз незадолго до пожара с восторгом рассказывала о новых доказательствах дарвинизма, об опытах с генетической мутацией… Мальчик вежливо, хотя и высоко поднял руку. Он хотел объяснить Инне Михайловне и классу все, что знал, прямо сейчас. Это ведь была правда, ученые доказали... Инна Михайловна его заметила.  Но не спросила, продолжала говорить – это была молодая, но точно нарочно старившая себя женщина, со светлым пучком под газовым  платочком, в длинной темной юбке. Произнося слова про лжеучение Дарвина, она не отворачивалась, глядя мальчику прямо в глаза. Он не понимал, что это, что она имеет в виду, и все-таки тянул руку. Как вдруг понял, разглядел. Во взгляде учительницы скрывался ужас, и мольба. «Молчи, только молчи, прошу тебя, не надо!» -- вот, что она ему кричала. Это был крик жертвы. Мальчик дрогнул и опустил руку. Мать говорила: «слабых защищай, так делаешься сильней».

После этого случая Инна Михайловна позволила ему выбирать чтение по собственному вкусу и даже сама подсказывала кое-что, а некоторые книги приносила специально для него. Он погрузился в кипящую вселенную приключений, прочитал собрание сочинений Жюль Верна, одолел том «Робинзона Крузо», «Айвенго», Сетона-Томпсона, и даже Толкиена, которого Инна Михайловна принесла ему из дома. Но особенно заинтересовала его книга «По следам Робинзона», автор – Верзилин, кое-что он переписал из нее в тетрадку: даже его  память не могла удержать точный рецепт хлеба из водяного ореха и столько названий лекарственных трав.

Окончательный план созрел только после того, как он нашел эту вырезку из журнала.

На весенних каникулах Инна Михайловна позвала его в библиотеку разбирать коробки. Такое уже случалось, и он всегда с удовольствием соглашался.  На этот раз им «пожертвовали» библиотеку, видно, совсем уже старого и наверняка умершего человека, скорей всего, бывшего врача. Больше всего в коробках было книг по медицине, со сложными нечитающимися названиями; кое-что попадалось и по строительству. Книги были совсем давние – 1950-х-1960-х-1970-х годов, несколько вообще довоенных. Мальчик раскладывал их на три стопки – «нужные», «возможно, нужные», «не нужные совсем». Самой высокой вышла последняя. Самой низенькой – первая, подходящего для школьной библиотеки нашлось не много.

Последняя коробка оказалась набита старыми журналами, а сверху присыпана еще пожелтевшими вырезками с разными полезными советами. Мальчик сдвинул вырезки, проглядел журналы: «Техника молодежи», «Наука и жизнь», «Здоровье», удивился, какие бледные были раньше обложки – и все какие-то одинаковые: сплошь строительные краны, солдаты в касках, самолеты, танки, иногда врачи или ученые в белых шапочках. Мальчик несколько раз чихнул и передвинул всю коробку целиком к стопке «не нужны совсем». Инна Михайловна подошла к нему и согласилась: «Да уж, куда это теперь! Эта «молодежь» – давно в могилах. Хотя раньше эти журналы выписывали все, вот и отец мой их любил». Мальчик вздрогнул, какая-то мысль мелькнула у него и когда Инна Михайловна отошла, он достал из коробки первые попавшиеся странички, специально вырванные из журнала, видно, тоже с чем-то «полезным» и не глядя сунул в карман.

Вечером перед сном, когда он раздевался в спальне, желтые листы выпали на пол – и он сам себе удивился, зачем только их взял. Глянул: какие-то чертежи, цифры, стрелки, вросший в землю домик. Мальчик вчитался – вырванная статья называлась «Как построить землянку в лесу».

«Коварный и жестокий враг, вторгшийся в нашу страну и временно захвативший наши села и города, подверг их варварскому разрушению … Слово «землянка» вызывает у нас представления о темном, сыром, антисанитарном жилище. На самом деле, если с умом и соблюдением необходимым правил построить землянку, она будет сухой, чистой, светлой и вполне пригодной для жилья, как летом, так и зимой, в течение не только нескольких месяцев, но и двух-трех лет».

Дальше следовала подробная инструкция. Написал ее какой-то подполковник Георгиевский, явно сам выкопавший немало таких землянок во время той далекой войны… Мальчик застыл на  несколько мгновений неподвижно, но тут в спальне погасили свет. А он внезапно распрямился, просветлел, и не лег, так и сидел на кровати. В голове сложился ясный план.

1) Вырыть летом в лесу землянку, вот по этой самой инструкции;

2) Перезимовать с учетом советов из книги Верзилина;

3) Через год выйти к людям и поступить в техникум или колледж, обязательно с общагой.

В то же мгновение чугунное ядро тревоги, тоски, тайного гнева, лежавшее у него на сердце все  полтора детдомовских года, утратило тяжесть, превратилось в воздушный шар и растворилось. Впервые за все это время мальчик искренне и глубоко улыбнулся, даже чуть слышно хохотнул. Больше всего его радовало, что план так прост и полностью осуществим за счет его собственных усилий, не понадобится уговаривать ни бабку, никого… Он хотел сбежать отсюда с первого же дня, дня поступления, но в прежних мечтах все дороги вели к бабке, он все наделся уговорить ее,  очаровать своими наросшими мускулами, специально для этого начал заниматься спортом, обещаниями, что будет работать – рубить дрова, чинить избу, копать картошку, в общем делать все, что надо по хозяйству. Но и сам понимал, что надежды мало.

Потому что уже не раз за эти полтора года просил ее – бабка оставалась непреклонна. «Двоих мне вас не поднять». Сдав мать в бессрочную психушку, бабка взяла к себе только младшего, Кольку, говоря, что на мальчика у нее уже сил нету. Смутно мальчик угадывал, его, «умника» да еще «упрямого, как козел», бабка опасалась, а Колька был пока мал и мягок… Так  мальчик и попал бы в их городской интернат, про который ходили жуткие слухи, но тетя Наташа, мамина подруга со школьных лет, учительница той же школы, пристроила его через знакомых в православный детдом, открытый не так давно при городском соборе. Здесь жили всего 20 мальчиков, неплохо кормили, а главное, воспитатели следили за тем, чтобы старшие не били младших. Но на этом плюсы кончались – у него сразу же отняли мобильный телефон, заначку в 100 рублей, никому из воспитанников не разрешали пользоваться интернетом, покупать что-то в городе да и вообще в городе бывать – дом жил закрыто. Каждое воскресенье их заставляли ходить на службу, где требовалось не только глотать Святые Тайны, это-то еще куда ни шло – но перед тем и обязательно исповедаться… Уже при подходе к собору, мальчику начинало казаться, что его душат. Склонившимся над ним и якобы сочувствующим отцом Николаем, необходимостью стоять неподвижно во время длинной, нет, бесконечной литургии, а потом еще причастием, в которое он  не верил! Но за все это время никто не поинтересовался, во что и как он верит: в угодившем сюда вера предполагалась автоматически.

Воскресными вечерами после ужина их обязательно посещал «батюшка», все тот же седой, грузный, красноносый отец Николай и длинно, нудно говорил. Всякий раз он повторял, как им повезло, что они здесь, где их кормят и учат, где у них есть возможность развивать свои способности на разных кружках – и в самом деле два раза в неделю к ним приходил Виктор Владимирович, мастер спорта по самбо, учил их приемам. Желающие могли заниматься и музыкой, и рисованием, для этого тоже были специальные учителя, но мальчик ходил только на самбо. Ценить он ничего этого не мог, сравнивать ему было не с чем, потому что в кружки он и без того, еще при матери, ходил с самого детства сразу в несколько, в их дом культуры. Юного натуралиста, занимательной геологии, авиа-моделирования – здесь таких не было и в помине. Под конец встречи  отец Николай обязательно напоминал, как важно не увлекаться тем, что предлагает им мир и Америка: не ругаться матом, не читать комиксы, не смотреть, даже когда они выйдут отсюда, телевизор, особенно американские фильмы. Не обижать друг друга и крепко хранить веру… Мальчик смеялся про себя, он никогда не верил, что было ему хранить? Он угадывал интуитивно – его хотят перелепить наново и превратить в кого-то другого, кто он не есть… Залить в голову чужой мозг, заставить поверить в полное вранье. Он не умел это объяснить и сформулировать, но точно знал, что жить чужим умом не будет, а хочет просто остаться собой. Таким, каким воспитала его мама. Быть честным, помогать слабым и никогда не просить, рассчитывать только на свои силы.

Родившийся так удачно план постепенно начал обрастать новыми важными подробностями. Особенно после того, как на Пасху им объявили, что длинный в этом году Петровский пост они проведут не в городе, а отправятся в находившийся в двух часах езды Богоявленский мужской монастырь – трудниками. Но хотя им предстояло трудиться, это был вроде как подарок детдому от монастыря… Мальчик раздобыл карту области, разобрался, где расположен монастырь, изучил ландшафт – монастырь окружали сплошь леса! – и вскоре пометил крестиком место, где будет копать. Начал таскать из столовки хлеб и с величайшими предосторожностями сушить сухари, в дальнем углу раздевалки спортзала. Но основной запас предстояло сделать уже в монастыре.

Повторяя, как крепятся к прогонам стропила (в шахматном порядке), как стелить настил и копать вход, мальчик старался не упустить ни единой мелочи. И все-таки многое попадало в раздел «решить по ходу дела». Например, тот же топор. Его раздобыть было необходимо, чтобы срубить подходящие стойки и сучья для «одежды» стен. Раньше он думал позаимствовать топор в огромном монастырском хозяйстве, но теперь придется, видимо, снова грабить дачников – в небольшом скиту исчезновение такой заметной вещи было опасно! Топор, впрочем, понадобится только завтра. А весной он его тоже вернет.

Мальчик собирался поспать после обеда полчасика и снова идти копать, но не рассчитал сил. Он проснулся от колокольного звона – звонили уже на службу. В комнате было жарко, парко, раскладушки Витьки и Димки пустовали. Он хмуро поднялся, вышел на улицу, и тут же заметил старенького отца Ивана Гавриловича – тот стоял на веранде дачного домика, возле деревянного стола, и, заметив его, поманил пальцем, смешно кивая головой. Мальчик осторожно приблизился, в углу веранды серый, уже знакомый ему котенок жадно и немного смешно лакал из блюдца. Иван Гаврилович налил из бидона молока в железную кружку и протянул мальчику.

-- У вас что же, тут и корова своя? -- прокричал мальчик, Иван Гаврилович то ли расслышал, то ли нет, однако мелко закивал головой, что-то просипел и поковылял в церковь. Молоко было прохладным, жирным и чуть припахивало козой – точно, отец Лонгин говорил же и про козу… Он допил до конца, попытался приласкать кота, но тут улизнул. Мальчик побрел вслед за Иваном Гаврилычем, который уже входил в храм. Постоять для виду минут двадцать и в лес!

Храм изнутри оказался совсем маленьким, размером с небольшую комнату. В подсвечниках насыпан был песок, свечки втыкались прямо в него. Густо пахло свежеоструганным деревом, у стены под окном лежала воздушная кучка стружек. В богослужении участвовала вся немногочисленная братия – читала и пела. Даже Иван Гаврилович приносил пользу – раскрывал в нужном месте толстые книги и указывал согнутым пальцем, что читать, не очень опытному послушнику. Никто здесь никуда не спешил, служба катилась широко, ровно, спокойно, отец Лонгин и отец Игнатий пели, послушник читал, тоже медленно и ясно, многие слова были понятны, и мальчик заслушался. Такого сурового и стройного пения он никогда прежде не слышал. В их соборе по сравнению с этим не пели, а голосили и частили, точно в вечной спешке, а в Богоявленском монастыре на службе он побывать так и не успел. В скиту же оказалось вон как, но постепенно он и здесь, как обычно соскучился. Димки и Витьки в храме с самого начала так и не было, хотя Димка в этот хор легко бы влился. А Витька? Когда же прилично будет уйти? Но едва он подумал это, отец Лонгин сам подошел к нему и сказал тихо, что наступило «время вечерней прогулки».  Мальчик не успел ответить, как отец Лонгин развернул его и легонько подтолкнул к двери.

Он сразу же поспешил в лес. Снова упрямо, долго копал, почти без перерывов, до полного изнеможения, корни стали попадаться намного реже, но земля уплотнилась, стала тяжелее, глинистее – к тому же и лопату приходилось поднимать все выше, помимо воли мальчик двигался все медленнее.

Он вылез из земляной ямы только когда стоял в котловане по пояс. Весь он был в поту и в грязи, ноги и руки дрожали, очень хотелось пить. Ручей был рядом, но он лег на траву без сил, долго лежал, бездумно глядя на шныряющих мимо прозрачных стрекоз, на сиявшее сквозь вершины небо, темно-синее и совсем светлое еще, хотя уже наступил вечер. Подумал, что таким являться в скит никак нельзя, нужно помыться. Снова спрятал лопату в тайник, а в выкопанную яму набросал для маскировки травы и веток.

У ручья мальчик, раздвинув мошек, выпил несколько жадных горстей, перед этим перекрестив суеверно воду, умылся, разделся до пояса и начал тереть подмышки, плечи, шею. Он мылся, радуясь воде, и что за день она прогрелась, была теплая, как в душе, и что место здесь все-таки  глухое, никто не потревожил его за все время работы, кроме гладкого черного крота, которого он чуть было не порубил лопатой. Вовремя заметил, раскопал ему подальше от котлована ямку и на лопате перенес неподвижный бархатный шар туда. Мальчик волновался, не ударил ли он зверька, сам не заметив, не умер ли все-таки крот? Пошел проверить через некоторое время, но никого в яме уже не нашел, осталась только ровная кучка накопанной земли и дырка, уходящая вглубь. Мальчик хмыкнул: вот бы люди умели копать с такой скоростью.

Вымывшись, он обтерся футболкой, пришлепнул с десяток комаров и довольный, хотя и еле живой, отправился в скит.

Он шел и думал, что скоро останется здесь навсегда, значит, надо стать лесным человеком, чтобы не бояться и жить нормально, как все здесь живут. «Лес, прими меня, сделай меня своим братом», -- бормотал мальчик и нарочно отключал сознание, стараясь раствориться в движении ветра, величаво шумящего в вершинах берез, превратиться в мягкий празднично-зеленый мох на стволах, и в эти темные, серые и белые корявые стволы, легкие листья, дрожавшие на ветру, в густые ветки с черно-зелеными иголками, заросли крапивы, куст с яркими ядовитыми ягодами, стать сырым древесным грибом или упавшей колючей шишкой.

Его отвлек звон. Звонили в скиту, значит, он был уже рядом. Мальчик ускорился и озабоченно подумал, что завтра без топора совсем никак, весь день должен уйти на подготовку материала – стоек, стропил, хвойных веток.  Но когда сквозь лес проступили скитские постройки, его осенило: доски! На заднем дворе дома валяются никому не нужные старые доски, это и будет одежда для его стен, что в тысячу раз лучше, чем забивать земляные стены сучьями…  И дверь он сколотит из досок тоже. Еще конечно, молоток, молоток б! И нары сделает. На земле спать нельзя – замерзнешь, так советовал в статье полковник Георгиевский. И полку для книг. В целом не так уж много ему понадобится стройматериалов… жаль снова придется нарушить материнскую заповедь, но ведь так можно будет сэкономить время. В скиту их обещали продержать еще три-четыре дня – нужно было торопиться! Вот только когда же их носить, эти доски, как?  Ночью, остается только ночью, не страшно – час-полтора работы – оттащить можно будет недалеко, сложить в лесу, а к самому месту донести потом, при свете дня.

За ужином подали гречку с огурцами. Мальчик опять ел жадно, много, не обращая внимания на Димку и Витьку, которые по очереди строили ему рожи и прикалывались над его черными ногтями: кажется, Близнецы решили, это он так убивался на скитском огороде, все это время копал. Но мальчик даже не попытался им ответить, только отодвинулся подальше, отвернулся и продолжил есть.

На улице было все еще совсем светло, стоял самый конец июня, только дневной жар, наконец, отступил, хотя все равно было тепло и душно. Духота все росла. Отец Лонгин подошел к ним после трапезы, усадил на веранде, начал рассказывать про здешние места, про монахов, которые жили здесь раньше, но всех их прогнали большевики…

– От прежнего скита осталось только вот это двухэтажное здание, хотя церковь, тогда каменная, простояла еще долго, ее взорвали уже в начале войны… наш же армейский спецназ…

Глаза у мальчика слипались, но и сквозь сон он ощущал: этот отец Лонгин – необыкновенный, необыкновенно добрый, и, возможно, если попроситься к ним в скит жить, он его примет, не прогонит, нет. Тогда и землянка не понадобится, тем более что и вопрос питания пока до конца не решен. Попадется ли кто-нибудь в его силки и капканы, чертежи которых он срисовал в тетрадку из полезной книжки? Успеет ли он досушить нужное количество сухарей за оставшиеся две недели? Не верней ли попроситься, объяснив ситуацию? Или лучше не рисковать? Как ни крути, Лонгин монах, все они тут заодно, а узнает про его просьбу Галина – конец всему. Мимо них медленно шел, держась за спину и тяжело опираясь на палку, Иван Гаврилович, отец Лонгин все рассказывал, Димка слушал, даже что-то переспрашивал, Витька ласкал котенка, который давно сидел у него на коленях, мальчик с открытыми глазами дремал.

Внезапно сделалось темно, подул ветер, в вечер ворвалась прохлада, небо загрохотало.

Душный день разрешился грозой и проливным дождем. Отец Лонгин, накинув прозрачный целлофан, кинулся в огород («надо парники пооткрывать»), Димка-Витька пошли в их каморку.

Мальчик остался на веранде, слушая великий водный шум, всей грудью вдыхая эту льющую на землю влажную свежесть, запах мокрой хвои, благоухание роз у дома, чуть подернутое ароматом смолы, полюбовался, как ливень мочит ели, но все-таки, несмотря на всю свою мощь, не прошибает насквозь, возле стволов так и оставались сухие круги.

Из-за грозы почти мгновенно стемнело, и, постояв еще немного в темноте, мальчик тоже отправился спать. Внезапный дождь не огорчил его, он знал, летние ливни – кратки, и все равно собирался проснуться перед рассветом и заняться досками. Он умел настроить себя и вовремя проснуться, в любое практически время. Молния озарила комнату как раз когда он вошел. Нежно-фиолетовые Близнецы уже спали, Димка – беззвучно, Витька чуть всхрапывая. Мальчик разделся, лег, раскладушка громко заскрипела. Но спать ему почему-то расхотелось. Он начал мечтать и думать, как мечтал всю эту весну. Он представлял себе свое новое жилье – маленькое, но уютное, с печкой-буржуйкой посередине, которую он тоже где-нибудь раздобудет, с крючком для куртки у входа, мешком со съестными запасами под нарами, откидывающейся полкой-столом и отдельной полкой для книг повыше, с двумя окошками под потолком. Он снова думал о том, как же сильно повезло со скитом, и как много он в итоге за сегодня сделал, вот и доски еще, сучья теперь не нужны. И значит, вчерне закончить работу можно будет через каких-нибудь два-три дня! Стены, ступеньки, пол – хорошо бы сделать за завтра, послезавтра тогда крыша, вход, нары. Сбежать из монастыря он собирался в самый день отъезда, сбежать и залечь. Перед этим перенести запасы сухарей и книги – накануне ночью.

Мальчик не собирался во время зимовки бездельничать, за осень и зиму он хотел пройти программу за два года. Память у него была отличная, и он не сомневался, что все осилит. Еще перед отъездом он выпросил у Инны Михайловны комплект учебников на два года вперед. Она сначала сопротивлялась, дивилась:  «какие учебники летом, отдыхай!» Но все-таки выдала. Он привез их сюда, не обращая внимания на смех мальчишек – рюкзак у него получился пузатый, неподъемный, плюс еще сухари. Мальчик знал, что делал, он очень любил учиться, к тому же у такого интенсива была цель: весной, когда он вернется к людям, он сдаст экзамены уже за 9-й класс, получит паспорт… Значит, можно будет не жить больше в детдоме и поступать. В колледж или техникум, какой именно он еще не решил, тянуло и к авиации, и к программированию, хотя и плотничать ему нравилось. Ничего, все это можно было решить и за зиму, главное, чтоб предоставлялось общежитие. Экзамены, поступление были самой несложной частью плана. Дальше наступала неясность, но именно туманность более далекого будущего и делала мечты о нем такими приятными. Мальчик планировал обязательно вытянуть Кольку – не век же ему жить с бабкой, в селе, ходить в их сельскую школку, нет, надо будет отправить его учиться в город. Если он его подготовит, можно и в интернат для одаренных, память у Кольки была, конечно, похуже, но соображал он быстро – в соседнем с их городе такой интернат имелся, ребята оттуда приезжали к ним на соревнования… А чего и не подготовить, за лето-то – легко…

Про мать мальчик, как обычно, старался много не думать, образ ее жил в области безотчетного, и всякий раз когда он прикасался к тем пределам, заливала такая боль и жалость, что он бежал прочь. Так что про мать он мечтал только в общих чертах: наступит время, он, конечно, спасет и ее, вытащит из дурки, отыщет хороших врачей, и они ее обязательно вылечат, медицина-то не стоит на месте. Вот и будет она жить себе дальше, учить детей, а не найдет работы, так поселится, может, и здесь, в скиту, будет готовить братии или вон пусть затеет воскресную школу… Но для исполнения этой части нужно было  уж точно твердо встать на ноги, назубок выучить законы и все такое. Он их пока не знал, только слышал несколько раз, что бабка упекла мать в психушку «незаконно»… Поэтому пока понятные, ближние цели: землянка, учеба, поступление в колледж, а там, там, может, и известность, даже слава, зря что ли мать говорила, что он «далеко пойдет»… Почему бы и нет?

Мальчик наконец уснул, но тут в небе раздался такой оглушительный треск, что мальчик его расслышал. Во сне ему показалось, что это взрывается фейерверк, такой же, как бывает в их городе в День победы, цветной, рассыпающийся мерцающими огоньками, только на этот раз палят в честь его собственной победы, его одинокой и свободной жизни в чистой, светлой, сухой землянке, жизни, которая уже позади. Осень миновала, за ней и зима, все потаяло. И вот он стоит наверху возле самого входа, усталый, грязный, в тулупе, валенках, а на весенней мокрой полянке толпятся в светлых сумерках мать с Колькой за руку, бабка, отец Лонгин, Инна Михайловна, Димка с Витькой –  удивленные и сиреневые от новой громовой вспышке.  И мальчик улыбнулся этому грохоту,  счастливо, благодарно.

 

Поделиться: