"В год два ноль четырнадцать «прусский» в «русском» слышен, Украину вывернуть наизнанку вышел..."

 

 

ПАСХАЛЬНОЕ 2014

Родина вся в оспинах,

маркерах нацизма,

вылечи же, Господи,

не напалмом – клизмой.

Мир хоть и изношенный

и лежит в утратах,

не во зле он – в крошеве

смыслов деликатных.

Царственные лилии

высохшей головкой

помнят изобилие,

счастье жить обновкой.

Формы, сочетания,

линии и краски,

в небо вышли здания,

сердце билось в Пасхе.

В год два ноль четырнадцать

«прусский» в «русском» слышен,

Украину вывернуть

наизнанку вышел.

Зайцы многоликие,

крашеные яйца,

день рожденья гитлера

в этот день случается.

Вот так Воскресение,

выпучены глазики,

мыслью о Спасении,

между тем, повязаны

все невиноватые,

как и все виновные,

волны бьют лохматые,

и встают, огромные.

апрель 2014

***

Уже ничего не исправишь,

события борзо летят,

как угнанный Боинг, Икар лишь

летящим над пропастью - брат.

Он жив ли, убит из берданки,

мы с братьями в разных мирах,

одни ураганят на танке,

другие вредятся в умах.

Мозг вылез, нарядно напудрен.

Мир пьян - положение риз.

И каждый по-своему мудр.

И алчен. И катится вниз.

А дальше - вставляется клизма,

и пудра стекает со щек,

не пучит от пудриотизма,

и свой колосится шесток.

Мучительно длится паденье

Российской Империи – век,

тут язвы и их прободенье

лелеяли сменами вех.

И раненый зверь поднимался

напудренным мозгом с колен,

к Плутону летя или к Марсу,

ждал Боинга и перемен.

В душе его бледные кони

метались, и запах тайги,

и пальмы, и детские пони –

год лошади, Будды круги.

В чем правда, брат – неинтересно,

У каждого своймифолёт.

Взывающий к силам небесным,

рулит ими аццкий пилот.

Уже ничего не попишешь,

написан на стенке вердикт,

как там, в Вавилоне, афишей

явился в назначенный миг.

март 2014

***

Что делать мне медной, медовой сестре

больницы сознательной психиатрии?

Тут белые рясы, все – Ларсы фон Триер,

шифруют диагнозы «точка-тире».

На вывеске букву сменили – мольница,

тут все - пациенты, и нету врача,

со шприцами к окнам крадутся – к бойницам,

дерутся на скальпелях, страшно крича.

Летит Беланхолия, надо спасаться,

ложатся – лежачих не бьют, фараон

один лишь сидит, не мигая, как цаца,

на койке-каталке, по-ихнему – трон.

Халаты чернеют в ночи, нетумочи –

мочисвета солнца, но светит в норе

луна голубая – волнует их очень.

Что делать мне, бедной бедовой сестре?

Они ставят точку на лбу и тире -

за дождь, за майдан, за блокаду, за сочи.

5 февраля 2014

***

Державчина разъела

Отечества движок.

Чтоб не стоять без дела,

мы делаем прыжок.

Летим над Украиной

и падаем в окоп

с турецкой старой миной.

Американский гроб

ждет в карауле чинном.

Войдя в предсмертный раж,

на небе пишем дымом:

«Крым, наконец-то, наш!».

Как жалко погорелый

театр-теремок,

развеян сладкий, спелый

Отечества дымок.

1 марта 2014

***

Троянской войны не будет.

Paris держит Елену на вытянутых руках,

показывая всему свету (трансляция),

что люди как боги могут похитить Европу,

да и кто нам судьи? Менелай-каракатица?

У кого нет золота, может идти в жопу.

Андромаха режет салат, добавляет фету,

Гектор смотрит: какая грация,

Снимает с салата пробу.

От войны спасает богатый ассортимент,

амфоры вин, в баре Наполеон и узо,

золотом Трои можно купить континент.

Мраморная Афродита застыла с куском арбуза

на изумрудном блюде.

Будень день, будни дни - в Трое праздничные огни.

Троянской войны не будет.

Менелай говорит: война неизбежна,

остров святой Елены – остров раздора,

не боги нам в помощь – мощи святых,

мощь костей, излучающих чудеса,

и Ахилл, скорый ударом под дых,

спецназовец, олимпиец, хитер, как лиса,

неуязвим, как надежда.

Война неизбежна.

Зевс остается Зевсом, как его ни зови,

Агамемнон припадает к священным могилам.

Проклят род его за гордыню, не везет ни в любви,

ни в деньгах – ни обола не накопил он.

Ненависть – наша сила, - подбадривает Менелай.

Троя на расстоянии вытянутой руки

Paris’a, в которой – золотой попугай

болтает, как попки, пусть и искусственные, дураки:

«Троянская война, не впускай конька,

остров Елены Крым говорит Москва…».

В темноте пугают щупальца языка,

и как угли горят слова.

 «Недроразумение – против недо-,

Гектор язвит. - Золото – наше кредо.

Убейся, конница, неприступна стена».

Попка всё медленнее:

«Троянская война, Троянская война».

24 февраля 2014

 ***

Кино в 3D, а зритель плоский.

Доступен мир, но он не ноский.

Власть получающий Нарцисс

уже не ангел, а нацист.

Россия жмет, как будто ботик

сел после прачечной, и бортик

перекрывает кровоток,

не бот – асфальтовый каток.

Звезда пленительного счастья,

что на обломках самовластья –

не греет больше, а бомбит:

она же - каменный болид!

Приемы есть и против лома,

как там? - «огни аэродрома,

надежда, выучиться ждать»,

но не снисходит благодать.

Катком в 2Dрасплющен, в фото,

сиюминутным дышишь, квота

arslonga выбрана, и труд

с терпением не перетрут.

 2013

ТАРТАРИЯ

Иоанн Кронштадтский приводит к кронштадтскому мятежу.

Петербург на костях – к блокадному Ленинграду,

Ленский расстрел – к ленинскому шалашу,

Тартар – к Тартарии, не в смысле ад к аду:

жизни всё больше в расколотом царстве теней,

жарко в истории и у могил мониторов,

мощи приехали – очередь как в мавзолей,

мемориалам – цветы, им, любимым без споров.

Деду теперь за победу не надо жилья

да и наклейки ему на машинах – не в кассу,

знаешь ли, дед, что везде теперь курят кальян,

и коноплю. Ты приметил, что жертвы напрасны?

И просвещенье напрасно, не спас ни Толстой,

ни Соловьев с Достоевским, сатиры с мольбами,

нынче у нас всё загробное, в жизни – простой,

если за жизнь не считать столкновение лбами.

Всё-то к чему-то. Москва – долгорукая длань,

хану платила и платит, и дань неизменна,

длань оскудеет – на улице тьмутаракань,

позолоти – и сияет ночная деревня.

Люд наш волшебное слово лелеет – «весна»,

окна в Европу распахнуты, веет духами,

как они порохом стали, как кровь из вина?

что в этих войнах, чтоб жизнь отдавать с потрохами?

КочеваяТартария, нет здесь оседлой земли,

переворот колеса приводит к его провороту,

разъезжается люд, чертыхаясь в дорожной пыли,

оставляя загробную родину грустным сиротам.

 октябрь 2013

ДУРКИНА-ФАСО

Я живу в стране Дуркина-Фасо,

облака плывут здесь на свой фасон,

облака-плакаты плывут в накат,

и ручьи из лозунгов состоят.

Здесь и люди вида не «индивид»,

их пастух – призыв, их язык – клеймит.

Всё здесь боль, вся история их побед,

поражений в Дуркине просто нет.

Раньше Верхней Кольтой звалась страна,

у нее ракета была, стена,

и под красным знаменем – сатана.

Ну и что ж теперь – сатана-старик

к Дуркине-Фасо с полпинка привык,

всё на месте: лозунг, призыв, плакат,

новшеств – старость и имарат.

И еще – за бывшей большой стеной

был запретный плод, ибо рай земной.

Малых сих им змей соблазнял, Дрюссель,

и вкусив, запели: в единстве – цель,

так корабль эдемский и сел на мель.

Ну а молью траченый дуркина-фасист

злобной стал собачиной (то есть реалист),

дуркина-фасованный вид его и взгляд,

как всегда, рисованный, как всегда, плакат.

2013

ИЕРУСАЛИМ

Бугенвилии, слишком алые, слишком розовые,

камни цвета хумуса, полукружья холмов.

Толстые стволы олив стоят крепостной стеной Гефсимании,

подрагивая листьями как датчиками.

В лабиринтах базара яркие краски и крики,

будто попугаи слетелись сюда на завтрак.

Меа-Шеарим – муравейник, хлопочущий и спешащий,

в одинаково черных шляпах и черном теле,

увешанном тонной пакетов:

конвейеру детей - конвейер еды, одежды, игрушек,

а вскоре и книг, хоть это всё та же Книга.

Лавки предметов культа пусты, величавы,

как дорогие европейские бутики -

мезузы, волчки, талесы и серебряные подсвечники

у всех уже есть, а меховые шапки не по карману.

Яффо, Давид Хамелех – улицы как улицы,

только дома цвета хумуса – из иерусалимского камня

в старости, молодой он – как сливочная помадка.

В мусульманском квартале Старого города,

торговый ряд – это Путь Скорби Иисуса,

в концентрированных окружностях Иерусалима

нет простора, чтоб волочиться за жизнью, как за красоткой,

нет двери с надписью «выход»,

а ворота с надписью «вход» заложены кирпичом.

Здесь жизнь – ожидание чуда, и чудо, что жизнь возможна.

октябрь 2013

ПАРИЖ

Что ж не поешь ты голосом Пиаф,

не соберешь в Ротонде и Куполи

Верлена, Элюара, где твой нрав,

вольтеровский, мольеровский, Жан-Поля?

Был городом мечты, в тебе был пыл,

рассеянный толпою безымянной,

ты есть, но в большей степени – ты был,

готический, барочный. У Ростана

взяв Сирано, ты пишешь не своей

любви – капусте пишешь ты брюссельской.

Шагреневая кожа, пена дней

к тебе пришли, чтоб подданные дерзко

сказали: я бретонец - не француз,

баск, корсиканец, я араб – с презреньем.

Ты продал франк, язык священных уз

сдал в вавилонское столпотворенье.

ТвойНотр-Дам эпохи во Христе

и Тур Эффель промышленного рабства,

Бобур наружу трубами. Нет стен -

осталось лишь коммуникаций братство.

Прозрачность пирамиды – псу под хвост,

ты в темные века попал, и крепко.

Pont-Neuf, твой самый старый Новый Мост,

висит над Сеной канцелярской скрепкой.

ноябрь 2013

МОСКВА

Москву надо рисовать циркулем,

вставив иглу в Кремль.

Это кроваво-красный, или гранатово-клюквенный,

крепостной замок, за зубчатой стеной

с бойницами и амбразурами,

 под ними – Ленин, Сталин, Свердлов, Дзержинский,

Суслов, Вышинский, Брежнев, Андропов –

не Древний Египет, но все же.

Сторожевые башни – с пимпочками:

ночью сверкают красные звезды, днем золотые орлы –

сувениры былых империй.

Циркуль чертит и чертит, чем шире круг,

тем виднее стороны света.

Восток – не для слабонервных,

слабонервным в Москве вообще делать нечего.

Кремль был сброшен с красной планеты Марс,

вместе с его обитателями.

Вот и пошли круги по земле, как по водам:

Бульварное кольцо, Садовое, едва досягаемая циркулем МКАД -

когда к ней привесили мешок, кружевная конструкция лопнула.

Москва –  Много НациоНальный город,

невозможно выговорить, но это так,

монголцианальный, столица СоррийскойДерефации,

дыбовающейфенть и заг. Ее налесение -

Тупин, сквомичи, гимранты, вакзакцы –

москвичи заговариваются из-за плохой экологии:

воздух – вроде веселящего газа, и тени бродят

по старым мостам, площадям, подворьям.

Тень сталина одних усыновила,

тень гитлера других усыновила,

джихада тень усыновила третьих

и тучный золотой телец четвертых.

Есть неусыновленные бродяги,

интеллигенты, тополя, сугробы,

менты, эвакуаторы, кофейни,

животные – к примеру, хомячки,

и львицы светские, медведи-депутаты,

а в головах гнездятся тараканы,

друг другу все, как в Первом Риме, волки,

и что ни говори, любви покорны

лишь самые зеленые початки

и сжатые, прозревшие колосья.

Москва, пока кругами рисовалась,

была Сарай-Бату и третьим Римом,

Помпеями, вторым Ахетатоном,

магическим очерченная кругом -

на молнию закрытым чемоданом,

и дном его, и крышкой, а теперь

она все тот же Рим - при Каракалле

он все ж не тот, и Новая Москва -

Сарай-Берке - висит мешком, наш циркуль

не в состояньи сделать па-де-де,

сесть на шпагат, чтоб все рукоплескали.

октябрь 2013