Несколько стихотворений с параллельными переводами на английский из новой книги "Письма Якубу", вышедшей в США. Книга стихотворений Глеба Шульпякова "Письма Якубу" вышла в переводе на английский язык в независимом американском издательстве "Canarium Books" (Letters to Yakub. - Ann Arbor, Marfa, Iowa). Это вторая книга поэта в этом издательстве.

Обе книги переведены Крисом Маттисоном (Cris Mattison), учеником знаменитого английского поэта и переводчика русской поэзии ХХ века Дэниела Вайссборта. Первая из них посвящена его памяти.

 

“...Мы познакомились с Крисом в Айове, где я очутился на писательской программе. Это было в 1999 году. Он учился на семинаре у Дэниела, где я тогда выступил. Cпустя десять лет вышла мой первая книга в его переводах – Fireproof Box. Он к тому времени уже работал в издательсве и был автором переводов из Пригова и Венедикта Ерофеева. В такой странной компании я оказался. Это было избранное из моих первых двух сборников «Щелчок» и «Желудь».

Работа шла на два дома в течении пяти лет, наверное. То есть Крис присылал мне вопросы, а я писал развернутые комментарии по строчкам, которые были ему не совсем понятны (из этой неспешной переписки можно сложить отдельную книгу, наверное). “Письма Якубу” вышли на русском в 2012 году, перевод был готов за два года. “Потому что в этой книге меньше культурных отсылок” – как полушутя говорит сам Крис.

Мне по душе его переводческий метод, в случае выбора он может пожертвовать красотой слова и звука в пользу смысла. Это немаловажно, поскольку переводчики много фантазируют. Конечно, вездесущий русский метафоризм дает им повод. Но сохранить смысл? Это, мне кажется, важнее. При том что мы знаем по умолчанию – русская поэзия плохо, если вообще, поддается ереводам. Но попытка! Она того стоит...”

“Shulpyakov is not only the inheritor of a great tradition and anti-tradition of Russian poetry, but also a new internationalist who understands the value of the local, of the immediate. This poet will mark his time. He is one of the handful of poets writing now I would confidently term ‘a poet of genius’. ”

John Kinsella о книге “Leters to Yakub“

* * *

в моём углу — бревенчатом, глухом

такая тишина, что слышно крови

толкание по тесным капиллярам

да мерная работа древоточцев —

ни шеи, ни руки не разгибая,

в моем углу я словно гулливер,

то с этой стороны трубы подзорной

смотрю вокруг — то с этой

(меняя мир по прихоти моей)

но слышу только равномерный скрежет

— пройдет еще каких-нибудь полвека,

изъеденный, дырявый — угол мой

обрушится под тяжестью себя

и только скобы новый гулливер —

изогнутые временем, стальные

поднимет из травы на свет и скажет

умели строить

* * *

in my corner — made of logs, muffled —

so silent blood can be heard

pulsing through capillaries,

the rhythmic work of wood borers —

necks and arms that never let up,

in my corner I am like Gulliver —

peering around the side with a

spyglass, and then from over here

(shifting worlds on a whim),

yet all I hear is a uniform grinding,

— it will be another half-century,

corroded, leaking — before my corner

collapses under the weight,

and only a new Gulliver’s brackets —

bent by time, steel —

will rise from the grass and say to the world:

they were able craftsmen

______________________________________________________________________

* * *

моя стена молчит внутри;

на том конце стены горит

фонарь или окно без штор —

отсюда плохо видно, что

я слышу только скрип камней

прижмись ко мне еще плотней

кирпич бормочет кирпичу

— стена молчит, и я молчу

* * *

my inner wall keeps silent;

a shadeless window or lamp

burns at the very edge —

from here it’s hard to make out,

I can just hear the creak of stones

brick muttering to brick

pull me closer

— my wall keeps silent, and I am still

__________________________________________________________________

* * *

где этот птичий гомон, где

всё билась о причал

доска на каменной воде

— и вся ее печаль,

куда пропали, побросав

костюмы, господа,

зачем на веслах старый граф —

и в сапогах вода,

стучат на лавках в домино,

летит на борт канат

— там будет вечное кино

и желтый лимонад,

а здесь железная трава

и мокрое бельё

полощет в небе рукава

— и зарастет быльём

* * *

where chattering birds, where

a plank beat against the mooring

over stoned water

— all of her sorrow,

where they disappeared, abandoning

their costumes, gentlemen,

why is an old count rowing —

with water in his boots,

dominos rapping on benches

ropes flying on board

— there’ll be an eternal movie

and yellow lemonade,

while here, steel grass

and damp clothes

whip sleeves in the air

— heal tales

___________________________________________________________

***

начало религии

если скульптуру собаки

на станции «площадь революции»

отполировали до блеска

миллионами прикосновений,

значит, пора дать собаке имя,

придумать родословную,

украсить цветами и фруктами,

и поставить коробку для

денежных пожертвований —

ваш подземный путь

охраняет бог синей ветки!

— если этого не происходит,

значит ваше пожертвование

просто включили в стоимость

купленного билета

***

starting a religion

now that a million hands

have polished to a sheen

that sculpture of a dog

at station Revolution Square —

it’s finally time to name the dog,

conjure a pedigree,

adorn it in flowers and fruit,

set out a cashbox for donations —

god will protect the blue line

along your subterranean path!

— and if it does not come to pass,

it simply means your donation

was included in the price

of the ride

________________________________________________________________

Прадо

Мясные ряды Рубенса.

Битая птица Гойи, перья испачканы грязью.

Креветки Босха, требуха Брейгеля —

кипят, бурлят в огромных чанах.

Вяленая рыба Эль Греко.

Между прилавков снуют карлы, буффоны.

«Педро Ивановиц Потемки» в меховой шапке.

Крики, конский топот, лязг металла —

все сливается в один базарный грохот.

Только в полотняных рядах Рафаэля тихо —

ветер играет голубым отрезом.

И снова стук, скрежет, брань.

Отрубленное ухо кровоточит на пол.

«Взяли, поднимаем!» — кричит кто-то простуженным голосом.

В небе медленно вырастает силуэт креста.

Всё замирает.

В эту бесконечную секунду тишины

слышно как в пещере потрескивает огонь.

Плеск весла на переправе.

Шелест инкунабулы Иеронима

и стук прялки.

. . . На следующий день мы проснулись рано

и целовались в постели, не размыкая веки,

как летучие мыши. Два рисунка

— два наброска на холсте Мадрида.

Картина, которую никто никогда

не увидит.

Prado

Butcher stalls of Rubens.

Goya’s beaten birds, feathers daubed in mud.

Bosch’s shrimp, Brueghel’s entrails ―

seething, boiled in enormous vats.

El Greco’s dried fish.

Dwarves scurry between the counters, buffoons.

“Pedro Ivanoviz Potemki” in a fur hat.

Shouting, the clatter of horses, clanging metal ―

everything merging in the din of a single bazaar.

Rafael’s rows of linen the sole calm ―

wind playing in the sky-blue lengths.

And then another thump, gnashing, curses.

A severed ear bleeds onto the floor.

“Hoist it up!” ― someone shouts in a gruff voice.

A cross’s silhouette emerges in the sky.

Everyone stops.

The sound of a flame crackling in a cave

echoes over this infinite moment of silence.

The splashing of oars fording a river.

Hieronymous’s rustling incunabula

and the rumble of spinning wheels.

. . . We woke early the next day,

kissed in bed, not opening our eyes,

like bats. Two drawings,

two sketches on the canvas of Madrid.

A painting no one will see.

______________________________________________________________________

***

пальто

набрасывается на человека —

обрывает ему пуговицы, хлястик;

выкручивает рукава и карманы —

трёт / мнёт / рвёт / режет

а потом выбрасывает на вешалку,

и человек висит в кладовке —

забытый, никому не нужный

— и тяжело дышит,

высунув розовую

подкладку

***

coat

leaps onto a person —

tears at his buttons and belt;

rips out sleeves and pockets —

squeezes / plucks / slashes / cuts

drapes him on a hanger

hanged in the closet, forgotten —

someone nobody needed

— struggling to breathe,

lolling at the pink

lining