Поэтический сборник "Корабль Пауля Клее" вышел в лонг-лист премии PEN Award for Poetry in Translation

Двуязычная книга Анжелины Полонской « Корабль Пауля Клее» ( Paul Klee’s Boat) вышла в США в 2013 году, в независимом издательстве «Zephir Press”. Это второй сборник стихотворений автора в переводах профессора и Ректора Американского Университета Центральной Азии в Киргизстане Andrew Wachtel. Первая книга “ A Voice” была издана в 2004 году в издательстве “Northwestern University Press” и вошла в шорт-лист британской премии Corneliu M Popescu Prize for European Poetry in Translation в 2005 году.

От автора

«Над « Кораблём Пауля Клее» работа длилась семь лет. Это довольно сложный процесс, так как при практически совершенном знании переводчиком языка, в переводе, особенно поэзии, всегда существуют подводные течения – от недопонимания метафорического ряда, что абсолютно естественно, до идиоматизмов или грамматических тонкостей другой языковой структуры. Плюс сжатое пространство, в котором работает поэт, в отличие от прозаика, а это значит, что одна ошибка способна погубить стихотворение целиком.

С моим переводчиком, Эндрю Вахтелем, мы познакомились в 1999 году, когда я была приглашена А.А. Вознесенским представлять младшее поколение поэтов на Чикагском фестивале-конференции « Три земли. Три поколения». Эндрю был его основателем и директором. Позже мы стали сотрудничать, и вот уже пятнадцать лет продолжаем работать вместе. От себя могу сказать, что на сегодняшний день никто не знает моего поэтического языка лучше, чем профессор Вахтель. Со всеми его сложностями и не совсем простым синтаксисом.

Заключительная часть сборника « Корабль Пауля Клее» представляет собой либретто, состоящее из десяти стихотворений. В соавторстве с австралийским композитором David Chisholm мы создали Реквием Ораторию « Курск» ( памяти затонувшей подводной лодки «Курск» ) . Премьера Оратории состоялась в ноябре 2011 года в Мельбурне.

В этом году книга “Paul Klee’s Boat” была номинирована на Best Translated Book Award 2014 и вошла в шорт-лист премии. К настоящему моменту “ Paul Klee’s Boat” находится в лонг-листе PEN Award for Poetry in Translation, США.

Стихотворения из сборника были опубликованы практически во всех ведущих американских, канадских и британских журналах: World Literature Today, Descant, Modern Poetry in Translation, Poetry Review UK, The Ameircan Poetry Review, and International Poetry Review, Boulevar , The Iowa Review, The Massachusetts Review, Prairie Schooner, Barrow Street, The Journal, Poetry Daily, AGNI, New England Review, The Literary Review.

« Paul Klee’s Boat, Anzhelina Polonskaya’s [latest book], is an emotional journey through the bleakest seasons of the human soul, translated with great nuance by Andrew Wachtel… a vital addition to the contemporary poetry canon, a collection as interesting as it is touching that will inevitably be remembered for years to come.”

Американский журнал “Thee Percent” 

***

 

Photo Albums

No question, the first things tо be cursed

are photo albums: a girl with a ball and mommy.

A bench, the lilac bush should all be cast onto a bonfire.

And the sun declared outside the law.

Call some thieves – let them make off with the iron bedsteads

where we slept long and straight.

Then cut down the rowan by the fence

so we can't bury the dog beneath it.

There's no call to cry over emptiness.

And without the past in your pockets,

live like the grass, not asking; who are you.

Flow like water, not tempting memory.

Фотоальбомы

Бесспорно, первое, что следует предать анафеме –

фотоальбомы: и девочку с мячом, и маму.

Скамейку, куст сирень сложить в костёр у дома.

И объявить, что солнце вне закона.

Позвать воров – пусть вынесут железные кровати,

где спали мы так долго и так прямо.

Затем срубить рябину у забора,

чтобы под ней не закопать собаку.

О пустоте нет повода заплакать.

И не имея прошлого в карманах,

жить, как трава, не спрашивая: кто ты.

Течь, как вода, не искушая память.

***

Leaves

Like children, the dry leaves

on the mournful sidewalks

tangle around our legs.

Could those fallen leaves

ever find their mother

under this autumn sky?

Perhaps a bird, tired of flying,

giving in to nature’s ancient laws,

will entrust to them her dull wing.

Or, while speaking with you,

I will turn an accidental glance

toward that quiet arboreal rot,

more indifferent even

than God’s indifference.

The wind blows the leaves away.

Листья

На заплаканных тротуарах

листья палые

заблудились в ногах, как дети.

Разве сыщется листьям палым

мать под этим

осенним небом?

Верно, птица, однажды устав в полёте,

вверит тусклое им крыло –

покоряясь заветам ветхим.

Или я, говоря с тобою,

брошу взгляд нечаянный

в тихое тленье бора,

безразличнее,

чем безразличье Бога.

Листья прочь прогоняет ветер.

***

Apples

Gray branches, dull thuds.

Apples falling in late November, and we

gather them with frozen hands.

Am I wrong?

or did you say something,

not tearing your eyes from the ground?

Something like “evil will triumph,”

you said quietly.

As if the tundra's beyond us. As if we're gathering stones in our skirts.

Яблоки

Серые ветви, удары глухие.

Это яблоки падают в конце ноября, и мы

подбираем их замороженными руками.

Мне показалось?

Или же ты, не отрывая глаз от земли,

что-то сказала?

Вроде бы так: «зло побеждает».

Тихо сказала.

Будто за нами тайга. Будто мы камни в подол собираем.

***

Snow within

But should anyone ever tell you that

snow has fallen…

Snow on the black battlements

on the sidewalks

screaming with the voices of arches—

don’t believe it.

An autumn forest redolent with animal blood

and the pounding of feet (in a dream perhaps?)

on the flattened paths of veins.

The taste of your saliva on my tongue —

the unsaid, un-
penetrated.

A hundred thousand “no’s” of faithless fire

and the two of us fated.

Eye to eye—

You must believe them:

it’s not outside, the snow’s within.

Снег внутри

Но, если скажут когда-нибудь тебе,

что выпал снег…

На чёрных парапетах снег,

на тротуарах,

кричащих голосами арок, –

не верь.

Осенний лес, залитый кровью зверя,

и громыхание шагов (во сне ли?)

по выстланным дорожкам вен.

Под языком ношу я вкус твоей слюны –

невысказанности, не-

проникновенья.

Сто тысяч «не» безбожного огня,

и мы навек с тобой обречены.

Глаза в глаза –

ты им должна поверить:

снег не снаружи, но внутри меня.

***

Ad Lib

You take me for a woman

but I am only a bush—a wild bush

growing by the road.

Your snows are deceptive, my dear—

I can’t shake them from my branches, can’t warm up.

The night whispers into my ear about you.

About you.

The palms of those who pass by here

are filled with ripe berries.

Those palms do not remember the bush.

“There’s no fortress that can’t be stormed,”

and if you don’t believe me—ask the soldier

by the wall. By the wall.

Экспромт

Ты меня принимаешь за женщину,

но я всего лишь куст – дикий куст,

растущий вблизи дороги.

Обманчивы твои снега, дорогая,

не стряхнуть их с ветвей, не согреться.

Ночь шепчет раковине ушной о тебе.

О тебе.

Вызревших ягод полны ладони

тех, кто этой дорогой проходит мимо –

те ладони куста не вспомнят.

«Нет на свете крепости, что не сдастся», -

если мне не веришь – спроси солдата

у стены. У стены.

***

Still Life with Potato Field

Tell me, why is there war

if not to leave buckles in lumps of clay?

The potato field sleeps. At night you can’t guess

who’ll be lying down in the blue leaves by morning.

A cold year. The train cars smell

of rubber boots, bodies, and exhalation.

A distant port wanders with ships

and in the crowd it’s easy to pass as a refugee.

Time marches on. The clock face strides

with metal arrows, like a crane in the lagoon.

The bazaars are filled with traders,

while the moon’s saber edge slashes the cigarette smoke.

The house is like a white fish diving into the mist.

It’s been a long time since there was light in the window.

At the edge of the field a female figure freezes,

hiding potatoes in the folds of her skirt.

In the leaden air, where there’s no place for lungs,

you hear only the clang of a gate’s hasp.

For an instant the face looks out into the night,

then hides its grief behind sticky fingers.

Натюрморт с картофельным полем

Скажи, на то и есть война,

чтоб оставляла в комьях глины пряжки?

Картофельное поле спит. Во время сна

не угадать, кто в синюю ботву под утро ляжет.

Холодный год. Резиною сапог

пропахли тамбура, дыханьем, телом.

Кочует кораблями дальний порт,

и в толчее людской легко укрыться беглым.

Часы не ждут. Шагает циферблат

металлом стрелок, как в лагуне цапля.

Базары коробейником пестрят,

и месяц рубит папиросный дым, как сабля.

Дом, белорыбицей ныряющий в туман.

Не зажигаются огни в окне подолгу.

У кромки поля замер женский стан,

картофелины прячущий в подоле.

В свинцовом воздухе, где лёгким места нет –

лишь брякнет ржавою щеколдою калитка –

на миг лицо посмотрит ночи вслед

и спрячется в руках от горя липких.

***

Gray and Blue

Today you came again and asked me to buy

you some clothes. We chose something blue and gray,

but you kept standing there, head hanging, saying: «it won't do,

won't do.» And, seeing that my hands too have become all wrinkled,

I suddenly felt, how could these hands lead you to accept a

simple bolt of cloth? They just can't.

There's much shame in this world, but perhaps the least known

is to age before your mother's eyes.

Серое и голубое

Сегодня ты снова пришла ко мне и попросила купить

тебе какую-то одежду. Мы выбрали голубое и серое,

но ты всё стояла, опустив голову, повторяя: «мне это не идёт,

не идёт». И я, вдруг, почувствовала, что и мои руки уже в морщинах,

как я могла бы этими руками примирить тебя

с обыкновенным куском материи? Да, никак.

Есть много стыда на свете, но самый неизведанный, пожалуй,

стареть на глазах у собственных матерей.

(…)

During the short night I became gray as the foam on a wave’s crest.

I listen to the ships on the thin wire, their white grimace

sails before me.

My hands prevent me from talking with you, I’d like

to tie them behind me like black ribbons.

If you only knew the blinding cold within me

(if I’d only known, I wouldn’t have pinned on the crepe).

The candle stub’s extinguished—the last ray of light.

(…)

Я стала седой за короткую ночь, как пена на гребне волны.

Я слышу, как ходят по тонкой струне корабли, их белый оскал

плывёт предо мной.

Мне руки мешают с тобой говорить, мне руки бы эти,

как чёрные ленты, связать за спиной.

Когда бы ты знал, какой ослепительный холод внутри

(когда бы я знала, и траурных лент бы не приколола).

Истаял огарок – последнее, что могло темноту озарить.

***

So Now the Soldiers Have Gone

So now the soldiers have gone and no one's left.

They ate and drank here, here they spat on the floor,

while you touch my forehead and lips –

neither Polish nor Russian.

It's a strange Sunday, like a wrist without a pulse,

where should we go, dear landlady?

We'd intended to live for a long time,

offering some kind of bread, some kind of water –offering.

Wait a bit, the forests have their phthalic depths,

the soldiers are gone but the wolves

have certainly remained.

You'll be like a bright summer noon,

with an open collar,

someone will enter without a fight and you'll tell all.

No blood and no violence, but you won't lie, you can't,

the soldiers stand and watch—

they never left.

Вот и ушли солдаты

Вот и ушли солдаты, и никого не стало.

Здесь они ели, спали, здесь же плевали на пол,

ты трогаешь лоб и губы –

ни польских тебе, ни русских.

Странное воскресенье, словно рука без пульса,

хозяйка, куда нам деться?

мы жить собирались долго,

клянёмся таким-то хлебом, такой-то водой – клянёмся.

Ты подожди, у леса свои голубые дали,

солдаты ушли, но волки

наверняка остались.

Ты будешь как яркий полдень,

с воротом нараспашку,

а кто-то войдёт без боя, и ты ему всё расскажешь.

Ни крови и ни насилья, а не солжёшь, не сможешь,

солдаты стоят и смотрят –

они и не уходили.

For I am the sea

Come at dawn to kill all my gulls –

for I am the sea.

Bring a lump of white bread—

every victim deserves his last wish.

From the voices and howls

of the impossible

we’ll compose a symphony.

Play it standing

on the bleached sand

of despair.

For I am the Nuremburg trials,

and so I say: it’s your fault that

I am here.

That I was a flowering but became ash.

That irrelevance, like a blue mosque

in a Christian crush, is

at the threshold—your sandals.

How deep

the music

of human silence!

On your tongue

I am nothing but a wave—

a clot of water and salt.

Each day’s like waiting for an envelope,

which hides a secret as long as

the envelope stays sealed.

Between us are years—

scoop them up in your palm from the depths,

for I am the ewer that stands by the entrance.

And farther on? Farther on is snow.

Ибо я море

Приходи на рассвете убить всех моих чаек –

ибо я море,

прихвати с собой хлебный мякиш –

каждая жертва достойна последней воли.

Из голосов и воплей

мы симфонию сложим

невозможного.

Ты сыграй её, стоя

на белом песке

отчаяния.

Ибо я Нюрнбергский процесс,

скажу: повинен

в том, что я здесь.

Что цветеньем была, а стала пеплом.

Что ненужность, как голубая мечеть

в христианской давке, –

у порога – твои сандалии.

Музыка

человеческого молчания,

до какой глубины может дойти она!

На языке твоём

я всего лишь волна –

сгусток воды и соли.

Каждый божий день ожиданье конверта,

будто внутри сокрыт некий смысл, покуда

конверт не вскрыт.

Между мной и тобою годы –

зачерпни их ладонью из самых недр,

ибо я есть кувшин, что стоит у входа.

А дальше? А дальше – снег.

Ссылка на Американский ПЕН-центр: http://www.pen.org/blog/longlists-announced-2014-pen-literary-awards

Анонс книги на сайте издательства: http://www.zephyrpress.org/recent.php#kleeboat

Ссылка на Ораторию “Курск”: http://vimeo.com/36073473 и фильм об этом: https://vimeo.com/37096439