То, что солидные издательства и жюри важных литературных премий в России все еще замечают достижения серьезных писателей, хотя и ходят вокруг них, бывает, словно кот вокруг сала, выглядит как чудо и залог. Чудо – потому что слишком уж велик напор ремесленничества, групповщины и политики, а залог – потому что у новых талантов не отбирается надежда на признание.

Маргарита Хемлин ушла не только крупным, но и признанным писателем. Она верила, что когда-нибудь люди снова будут читать хорошие книги: "Главное – не забыть буквы до того времени, в данном случае – русские буквы". Она много писала о людях, которые не знают, что всему есть своя цена. "Мы, я 1960 года рождения, уже росли без понимания, что ты можешь сам назначить себе цену жизни. Цена – это выбор. Мы выросли без возможности выбора, для нас его не существовало. Слом для миллионов людей произошел, когда оказалось, что у человека может быть выбор".

Она хотела внести в современную литературу свою толику "высокой жалости" к обыкновенному человеку. "Человечество все пытается условиться о терминах, но это невозможно, потому что о словах мы договариваемся словами же. Что такое политика? Как говорила моя мама, политика – это когда людям хорошо. А что такое литература? Это тоже когда людям хорошо… Я вам скажу, выше литературы, чем про бабку, не бывает!"

Она любила "маленького человека, который никого не хочет расталкивать локтями, потому что ему хватает собственного пространства", что не мешало ей видеть его противоречия и обреченность.

Ниже – кое-что из нашей переписки буквально последних в ее жизни часов.

Я – ей:

"Рост общего благосостояния снимет, уже снимает, тему маленького человека. И что тогда делать демагогам и сочинителям? Искусство для искусства? Этого человека ни от кого не надо будет защищать, его не надо будет пытаться просвещать с целью улучшить его участь и, может быть, ему ничего нельзя будет прощать как маленькому, а? Какого мнения на сей счет Ваш доктор?" Имеется в виду герой романа, который она собиралась вот-вот закончить.

Она – мне:

"Раньше маленький человек – это человек нищий, ну, бедный, ну, мелкий мещанин и пр. Теперь, с ростом благосостояния, в сущности, ничего не поменялось. Маленький человек – это офисный планктон, мелкий предприниматель даже. Ведь маленький человек по Достоевскому – это не столько бедный, нищий человек, а человек, которому "пойти некуда". То есть, человек, у которого нет своего круга. Круг подобных – ему стыден и противен. Уродец всегда больше всех избегает соседства с уродцами. Нынче все кафешки (не дешевые!) полны маленькими людьми, все ночные клубы, все ночные злачные "типа гламурные" точки заполнены именно маленькими людьми с дорогущими айфонами, мобилами и пр. Раньше скрыть свою достоевскую малость было труднее – имение, состояние, все благородные фамилии были  наперечет. Теперь вместо фамилий – "аксессуары" к техновинкам и пр. мотлоху. Кредит. Бедность скрывается за кредитом. Человек становится сознательно рабом кредита. В сущности, Раскольников – первый борец с кредитами, с несправедливыми процентами. Он же не старуху убил. Он свои несправедливые проценты убил. Он преграду между собой, маленьким-опроцентненным (то есть, обесчещенным) человеком и мыслящим-беспроцентным человечищем убил. Ну вот. Маленький человек со своими совершенно одинаковыми проблемами в любое время и в любой стране – вечен".

Я – ей: "Вот именно. Хочется только еще раз подчеркнуть, что нынешнего маленького человека не от кого защищать и бесполезно просвещать в видах улучшения его положения. Ему, как всегда и везде, нужны понты, он ищет и находит разные способы компенсации своей малости, а не защиты и, Боже упаси! – сочувствия. Во времена Гоголя и Достоевского было так же, только они этого не понимали, ибо капитализм был для них новостью, товарный фетишизм только начинался".

Она – мне: "Затеяла смену летней одежды на зимнюю. То есть, из шкафа – в диван и наоборот. То, сё, заодно пол помыла и пр. ужасы жизни. И пропустила час отчета. Ужас-ужас. Но вот – отмечаюся".

Отметилась – и в одну секунду умерла.