По причинам, говорить о которых здесь неинтересно, случилось так, что, профессионально занимаясь литературным трудом уже более 50 лет, вступил я в российский ПЕН-центр буквально вчера, и сразу же оказался в напряженной атмосфере набирающего силу конфликта. Не скажу, что это оказалось для меня полной неожиданностью – о чем-то подобном с сожалением говорил, давая мне рекомендацию для вступления в ПЕН, давний и добрый мой товарищ Евгений Сидоров. И все же такого накала страстей, коему свидетелем случилось стать на недавнем (первом на моем веку) общем собрании, а также в виртуальном пространстве Интернета, где полемика, как выяснилось, не утихает уже долгое время, я не ожидал.

Попробую взглянуть на ситуацию «незамыленным» взглядом новобранца.

Если оставить в стороне достойные сожаления личные выпады, принимающие порой неприемлемую словесную форму, то следует признать, что указанные разногласия имеют принципиальный, то есть, как раз внеличный характер.

Одни вполне уважаемые и достойные люди полагают, что ПЕН-центр являет собою прежде всего литературное сообщество – эту позицию наиболее отчетливо сформулировал Александр Городницкий, и, забегая вперед, скажу, что совершенно с ним согласен, иначе не стал бы претендовать на участие в его (Центра) работе.

Другие – люди не менее уважаемые и достойные, порой занимающие выдающееся положение в литературе (Владимир Войнович, Людмила Улицкая) видят смысл деятельности той же самой организации в защите не только профессиональных, но также (и даже более всего) гражданских прав и свобод литераторов, да и не только литераторов. Это высокая и благородная, но, конечно, другая задача.

Ничего нового, как явствует из беглой исторической хроники международного ПЕНа, составленной шведским беллетристом и правозащитником Томасом фон Вегесаком, в этом противостоянии нет, как нет ничего нового и в предмете спора: политика, идеология.

Первый президент французского ПЕНа Анатоль Франс воспротивился вступлению в его ряды Ромена Роллана – тот, в его рассуждение, слишком либерально отнесся к грехопадению в националистическим духе некоторых немецких писателей, прежде всего Герхардта Гауптмана.

На Берлинском (1926 года) конгрессе немецкая молодежь – Брехт, Толлер, Деблин и другие – восстала против не названных по имени «стариков», слишком, на их взгляд, миролюбивых и беззубых.

На конгресс в Дубровнике (1933) приехала делегация немецкого ПЕНа, недавно исключившего из его состава писателей-евреев, а также направившего приветственное послание вновь избранному канцлеру Германии Адольфу Гитлеру. Понятно, что ее участие не могло способствовать мирному течению разговора.

Таким образом, уже на ранних этапах героические усилия одного из основателей и первого президента международного ПЕНа Джона Голсуорси, а следом за ним Герберта Уэллса удержать вновь созданную организацию – клуб – союз - в стороне от политики столкнулись с мощным сопротивлением.

Участвуя в последнем для себя, будапештском конгрессе (1932) автор «Саги о Форсайтах» говорил:

«ПЕН выступает за гуманизм. Такие слова, как национализм, интернационализм, демократия, аристократия, империализм, буржуазия, революция или любые иные, несущие определенный политический смысл, не могут иметь отношения к ПЕНу, поскольку ПЕН не имеет ничего общего с государственной или партийной политикой и не может служить ни государственным, ни политическим интересам».

Это был ответ, пусть и косвенный, пламенному лидеру немецкого экспрессионизма Эрнсту Толлеру, объявившему буквально год назад нечто прямо противоположное: вне политики деятельность ПЕНа смысла не имеет.

Прошу обратить внимание на имена: цвет тогдашней – не чета нынешней – европейской литературы, действительно касталийцы, из которых, по-хорошему, и должно состоять мировое наднациональное собрание писателей, в котором мне, например, находиться явно не по чину (это соображение высказал на недавнем собрание Игорь Волгин, и я могу лишь присоединиться к нему). А если кому кажется, что Касталия - это страна мудрецов, брезгливо отгородившихся от мирской жизни, то рискну дать совет: перечитайте «Игру в бисер».

Ну, а раз касталийцы, то и уровень спора соответственный, и стилистика, и практическое поведение.

Хартия международного ПЕНа это, как мне представляется, плод трудного компромисса между «радикалами» и «умеренными», между (уже без кавычек) деятелями и сочувствующими наблюдателями или, скажем, словесниками.

К этому основополагающему документу апеллируют в нынешнем конфликте обе стороны, и каждая находит в нем аргументы в защиту именно своей позиция, и это неудивительно: компромисс неизбежно предполагает возможность разнотолкований. Так что никакого лукавства, никаких натяжек искать друг у друга не надо.

Иное дело, что тут мы вступаем в область, по Гегелю, тонких разграничений.

Да, защита свободы слова, необходимость способствовать продвижению человечества к более высоким формам общественной организации, призыв к «свободной критике правительств», словом, все то, о чем говорится в преамбуле к Хартии, - это откровенное вторжение в область политики.

Но вспомним самые первые ее строки:

«Литература – явление, хотя и национальное по происхождению, не знает границ и должна оставаться средством общения между народами, вопреки всем трудностями национального и международного характера. При всех обстоятельствах, и особенно во время войны, национальные или политические устремления не должны оказывать влияния на произведения искусства». Какая прекрасная позиция, пусть даже она несколько противоречит – компромисс опять-таки - дальнейшим экскурсам в сторону политики.

Такой зачин понятен: недавно закончилась война, и воздух Европы – извините за прописи - все еще был насыщен миазмами взаимной ненависти и ксенофобии, наносящей колоссальный ущерб развитию культуры и ведущей к энтропии общечеловеческих ценностей, которые – к слову - наш просвещенный министр Мединский считает фантомом. Эх, да что там говорить, ведь даже Томас Манн в своих на излете войны написанных Betrachtungen eines Unpolitischen столкнул художественную, музыкальную, романтическую Германию с рационалистически упорядоченным Западом франков и англосаксов. Чего уж говорить о людях меньшего калибра. Так для того Голсуорси и принял столь энергичное, многих удивившее, участие в формирование ПЕНа, чтобы разрушить возникшие барьеры и избавиться от ненависти к другому. А уж потом все остальное – профессиональные права писателя, свобода слова, не говоря уж о политике.

Сейчас, конечно, ситуация иная, национальная вражда Европу в клочья не раздирает, и законные тревоги отцов-основателей заметно утратили свою остроту. Хотя… Красивая идея мультикультурализма упорно не желает осуществляться, миграция принимает разрушительные формы, и, кто знает – не дай бог, конечно, - не захватят ли умы маргинальные пока поползновения в столь знакомом, увы, ксенофобском духе. Однако же в любом случае диалог культур, сегодня не менее актуален, чем 95 лет назад, когда мало кому известная английская писательница Кэтрин Эми Лоусон-Скотт надумала организовать клуб «Пишущей Ручки» и уговорила своего соотечественника, писателя как раз всемирно известного, его возглавить. Клуб, гостиная, салон, посиделки, разговоры на разные темы, может быть, не только литературные. Я понимаю, конечно, что организация таких посиделок – дело не только чрезвычайно хлопотное, но и дорогое, требующее средств гораздо более значительных, нежели составление и рассылка писем протеста против неправых судов, полицейского произвола и удушения свободы печати. Пусть, кто спорит, это требует куда больше гражданского темперамента, да мужества. Ну, так и давайте их сообща искать, беспокоя государство, филантропов, да хоть черта лысого. Занятие тяжелое, неблагодарное, да просто противное - по собственному опыту издателя, в общем, неудачливого, знаю. Но что же поделаешь. Тем более, что иногда получается – вспомнить хоть московский конгресс ПЕНа.

Сообща. Я действительно, хотя, возможно, и наивно, полагаю, что на этой площадке могли бы встретиться самые непримиримые комбатанты. Лев Тимофеев находит, что в ПЕН могут входит только общественно-активные люди. Я – другой. Я общественно-пассивный. Но неужели мы не найдем общего языка, занимаясь подготовкой международного симпозиума на тему… ну, я не знаю, скажем «Кризис постмодернистского сознания в мировой литературе рубежа ХХ-ХХI веков». Да и на любую иную – неужели у профессиональных литераторов не найдется о чем потолковать. Недаром, между прочим Т.С.Элиот говорил, что мало что сравнится по своему значению в развитии общества с изменением системы стихосложения. Страшно сказать, но мне кажется (или это тоже иллюзия?), что от участия в решении указанной задачи не уклонился бы даже такой неукротимый боец, как Сергей Пархоменко. Помимо всего прочего, это мне было бы приятно по соображениям чисто личного свойства: с его покойным отцом, Борисом Михайловичем (тогда, конечно, просто Борей), мы близко приятельствовали в наши общие студенческие годы, а с дедом, Михаилом Никитичем, общались, когда я работал в «Вопросах литературы», а он туда часто писал. Ну, а там, где расхождения слишком велики и согласие никак невозможно, что ж, пусть каждый действует по своему усмотрению, только оговаривая всякий раз, что это именно личная позиция, но вовсе не коллективный взгляд всего сообщества.

Словом, хотелось бы, честно говоря, немногого – компромисса в духе той самой добровольной (добронравной, добавил бы я) сдержанности, о которой говорится в Хартии. Право, это лучше, чем стрельба на взаимное поражение.

И если такого компромисса удастся хоть в какой-то мере достичь, и он принесет хоть какие-то результаты, то я буду думать, что не зря на старости лет – во время уходов, а не приходов - вступил в организацию по имени ПЕН.