В Берлине 20 ноября 2014 года состоялась читка новой пьесы Екатерины Садур "Острова блаженных". Публикуем фото и фрагмент пьесы.

Екатерина Садур: "Острова блаженных" - читка моей новой пьесы по-немецки на фоне подсвеченного, правда, не горящего Рейхстага. В моей пьесе Рейхстаг 33-го года конечно же горит... Берлин наш. "Острова блаженных". Наверное,  в этом и есть магия театра - когда актриса выкрикивала по-немецки: " Рейхстаг горит!", все , сидящие в зале, переводили невольно взгляды с нас на темные оконные стекла, за которыми проступал в огнях силуэт Рейхстага и Бранденбургских ворот. А ведь в 33-м году эти возгласы раздавались здесь в живую, и выкрикивали их совсем не актеры... Словом, прекрасная у меня вышла пьеса, друзья!!!"

"Острова блаженных, фрагмент:

© Екатерина САДУР

Екатерина САДУР

«Острова блаженных»

(Пьеса в двух актах)

Блаженны миротворцы,

ибо они сынами Божьими нарекутся.

Мф.:5,9.

Д е й с т в у ю щ и е  л и ц а:

Н а т а ш а, она же О л ь г а в прошлом, ‒ русская певица – 35 лет

Г а р о л ь д, он же в прошлом Г а р о л ь д, ‒ контрабасист – 40 лет

Д и м и т р и й, М и т я, русский пианист, персонаж из прошлого О л ь г и – 37 лет

М а р т и н, ударник, тоже персонаж из прошлого О л ь г и – 23 года

Действие происходит в Берлине 1933-го года и в наши дни, в маленьком баре Шарлоттенбурга или по-русски, по-эмигрантски Шарлоттенграда, называющемся во все времена «Остров радости».

Все монологи в пьесе можно исполнять, как речитативы или петь. 

25 февраля – 9 апреля 2014, Берлин.

К а р т и н а  т р е т ь я

         Прошлое. Берлин. Трое – О л ь г а, М а р т и н  и  Д и м и т р и й ‒ на сцене «Острова радости». Возможно, на стойке патефон и ящик с пластинками, а на стенах – несколько плакатных картин Отто Дикса. Огромный, на все небо, багровеет закат в открытых окнах… Всеобщее оживление. Веселье. Бутылки вина. Шампанское. Фоном играет заведенный патефончик, что-то вроде «Nur nicht aus Liebe Weinen».

Г а р о л ь д  из нашего времени наблюдает за ними, как зритель, за упоительной сценой из спектакля…

Позже появляется Г а р о л ь д – персонаж из прошлого Ольги. Это один и тот же актер, которому совершенно не обязательно переодеваться.

Д и м и т р и й. Берлин 33-го года напоминает мне древний Рим времен императора Нерона. Вы только посмотрите на эти окна…

М а р т и н . Закат…

Д и м и т р и й. Нет, дружище, это Берлин горит  на востоке… Уж ты мне поверь! Я много раз видел, как горят города… Кстати, неплохое вино пьем сегодня! Что тут у нас? (Подносит бутылку к свету, чтобы прочесть надпись на этикетке).

М а р т и н. «Амароне»… Под него очень хороши сыр и холодная телятина… Кстати, там на кухне – есть немного… Кто-нибудь хочет?

Д и м и т р и й. Я русский человек. Православный… Не едим мы телятину в Великий Пост… перед Пасхой…

О л ь г а (смеется). Зато пьем красное вино…

(далее…)

Новая книга Игоря Волгина "Персональные данные"  только что выпущена в свет издательством "ВРЕМЯ".

ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО в газете "Новые известия", за 28 Ноября 2014 г.

Поздние, но не запоздалые стихи
Игорь ВОЛГИН, 1942, Молотов (Пермь)
Из антологии Евгения Евтушенко «Десять веков русской поэзии»

Я знаю Игоря Волгина – страшно сказать – уже полвека, и всё это время он остается до неестественности «красивым, двадцатидвухлетним» среди всех нас, до ужаса естественно стареющих. Приходила завистливая мысль: где же, в каком чуланчике души прячет он свой наверняка неумолимо стареющий дорианогреевский портрет и как ему это удается? А он то и дело преподносит неожиданность за неожиданностью в самых разных жанрах и, по-моему, не собирается останавливаться. (далее…)

В издательстве  О.Г.И. только что вышла новая книга Светланы Василенко "Дурочка". Художник Виктор Гоппе. Книга будет представлена на  Non-fiction , стенд издательства  О.Г.И.

Первая публикация в журнале "Новый мир", 1998, №11.

ВОЗВРАЩЕНИЕ ЗДРАВОГО СМЫСЛА

Роман Марии Рыбаковой «Черновик человека» представляется мне замечательно удавшимся опытом возвращения здравого смысла и подлинного переживания в современную прозу, то и дело цинично именующую себя «проектом». Рыбакова ни в коей мере не принадлежит к тому безликому большинству писателей, которые судя по всему и не подозревают, что литература – это то, что «с кровью убивает», а вовсе не материал для круглых столов и филологических панелей.

Она пишет естественно и мужественно. Не прячет того, что формальной основой сюжета стала жизнь Ники Турбиной, девочки-вундеркинда, в четыре года начавшей сочинять стихи, в девять объездившей весь мир со своим поэтическим сборником, в одиннадцать получившей премию Золотого Льва в Венеции, в шестнадцать сочетавшейся браком с семидесятишестилетним итальянцем, в семнадцать вернувшейся обратно в Москву, не доучившейся ни в одном вузе, страдавшей алкоголизмом и выбросившейся из окна в возрасте двадцати семи лет.

Роман удерживает внутри себя достаточно много примет и фактов жизни Ники Турбиной, но дотошному недображелателю нет никакой необходимости прыгать от злорадного удовольствия, обнаружив ещё одну деталь или ещё одно очевидное совпадение: Рыбакова ничего не скрывает. И не скрывает именно потому, что ей с её глубокой и открытой манерой письма не нужна затасканная игра с жанром. «Черновик человека» – это борьба за «жизнь, и слёзы, и любовь», и поэтому замысел романа, состоящий в том, чтобы не «сочинить», а «взять» прямо из прожитого – из глубины неостывшего нутра – есть сознательная часть её работы. Чужая судьба, просвечивающая сквозь каждую строчку, гарантирует подлинность. Чужую беду, как шум воды вдалеке, слышно.

Само по себе детское сочинительство не грозит ни душевной болезнью, ни алкоголизмом, ни самоубийством. Дети перерастают свои увлечения и забывают о них так же, как забывают они и корь, и ветрянку, и коклюш. Но Света Лукина, точный возраст которой не только не указан, но сознательно размыт, перестав писать, перестаёт дышать и развиваться. Она замерзает в своём тринадцатилетии, том времени, когда поэтический талант оставил её, а телефон замолчал. С этого, собственно, и начинается роман Рыбаковой:

«Света сидела у телефона и ждала звонка. Она уже начала подозрительно относиться и к мыслям своим, и к талантам, и в первое мгновение попыталась прогнать внезапно возникшее подозрение: вдруг она никогда уже не будет больше счастлива?»

«Черновик человека» – приговор взрослому миру, вторгшемуся в мир ребёнка и уничтожившему обоих: и самого ребёнка, и его мир. В жизни Светы Лукиной это произошло до отвращения вульгарно и просто: появился человек, ухватившийся за её дарование, как утопающий хватается за брошенную ему верёвку. Стихи плюс чудесное детское личико – да, это товар, настоящий товар. Нельзя упустить. И не упустил. Поэт, о котором начали забывать, бунтарь и пижон, герой стадионов, тщеславный, инфантильный, деловой, хитрый, привлекательной наружности, сентиментальный, расчётливый, не лишённый артистизма, подлости и обаяния… В характере Георгия Ивановича Левченко, жителя Переделкино, соединились те черты, которые особенно отличали советских поэтов-шестидесятников и казались романтическими, возвышенными, притягивали и восхищали изголодавшуюся по «якобы свободному» слову читательскую аудиторию.

Я меньше всего склоняюсь к тому, чтобы копаться в тёмном и противоречивом месиве реальности. Моя задача – обнаружить внутри остановившего моё внимание литературного произведения зло как таковое и пошлость как таковую, а не их конкретные проявления в частной судьбе.

Многим, я думаю, придёт в голову аналогия романа Рыбаковой с набоковской «Лолитой». Мне она тоже пришла. Но Гумберт Гумберт в отличие от Георгия Левченко, страдает от первой и до последней страницы романа. Он знает, что он преступник, мучается этим, и только благодаря его отчаянию, «Лолита» и стала одним из величайших романов о любви, «любви с первого взгляда, с последнего взгляда, с извечного взгляда»: «Я любил тебя. Я был пятиногим чудовищем, но я любил тебя. Я был жесток, низок, всё, что угодно, но я любил тебя! И бывали минуты, когда я знал, что именно ты чувствуешь, и неимоверно страдал от этого, детёныш мой, Лолиточка моя, храбрая Долли Скиллер...»

Груз страдания взвален Набоковым на плечи Гумберта в то время как жертва его преступной страсти двенадцатилетняя Лолита «выскальзывает» из трагедии происходящего в самую что ни на есть обыкновенную и благополучную повседневность. А вот в романе «Черновик человека» боль и унижение прожигают существо тринадцатилетней девочки, не затихают во взрослой девушке, по-прежнему мучают взрослую женщину. «Света смотрит на их призрачную кавалькаду и знает, что рано или поздно присоединится к ним и поведёт за собою таких же, как она, тех, кто потерялся, отчаялся, заболел, сошёл с ума, не выполнил обещанного, оступился, опозорил себя, некрасивых, неумных, не знающих, как жить, тех, кого не заметили, кого презирали, кого разлюбили, кого забыли, тех, кто оказался не нужен, ни при чём, не у дел, тех, которые кончились, ещё не успев повзрослеть».

Ошибётся тот, кто прочтёт роман Рыбаковой, как ещё один поток сознания. «Черновик человека» остросюжетен и выстроен как психологический детектив. Переделкинский поэт Левченко не спал с девочкой-вундеркиндом Светой Лукиной, он не носился с ней в своём мерседесе, вольво, волге, победе, москвиче, фиате по просёлочным дорогам Подмосковья, задыхаясь от плотского желанья, как носился в повидавшем виды пикапе несчастный Гумберт Гумберт, ежесекундно боящийся, что его настигнет американская полиция. Левченко не жаждал тела девочки, ему, как настоящему бесу, нужна была её душа. А жажда чужой души не знает жалости и не беспокоится о последствиях. Не пожалел же основатель калифорнийской секты «Небесные врата» тех тридцати девяти человек, которые добровольно ушли из жизни, наслушавшись его проповедей. Рыбакова выстраивает жутковатую аналогию между судьбой Светы Лукиной и теми «стриженными, тихими, в бесформенных балахонах», которые, наглотавшись снотворным и запив его виски, безропотно отдали Богу души:

«Мама, у них учитель был совершенно чокнутый. Знаешь, что он говорил? Скоро земля будет переработана во вторсырьё! Я – единственный путь спасению. Мой Отец прислал меня сюда из внеземной цивилизации. Прислал меня к вам, чтобы я забрал ваши души».

Напряжение романа усиливается там, где повествование идёт от лица героини. Мы становимся свидетелями того, как рушится мир и гаснет солнце. Но едва речь заходит о Левченко, у Рыбаковой появляется другая интонация, временами доходящая до прямой издёвки. И это отнюдь не гротеск, не «литературный приём». Это – беспощадная правда воссозданного мастером характера. Из песни ведь слова не выкинешь:

«Ты будешь читать стихи на стадионе, Джорджи? Да, буду, Аллен, и все придут меня слушать, придут твои приятели с мескалиновым кактусом, придут бездомные, придут индейцы, потому что они поймут, что во мне, поэте, воплотился дух предков. Придут чернокожие и безработные. Придут потомки русских эмигрантов, приплывшие из Китая, они придут, чувствуя вибрацию родной речи. Придут профессора и продавщицы, проститутки и гангстеры, представители профсоюзов и быки со скотобойни. Придут все, Аллен, как только я начну, дай мне забраться на перевёрнутую машину, дай, начинаем революцию, Аллен!»

Для меня в «Черновике человека» есть одна загадка. Зачем нужна жена Левченко Валентина, впавшая в старческое слабоумие? Представить себе, что Мария Рыбакова вдруг проникается жалостью к «дяде Жоре», рассказывая, как нежно он заботится о своей постоянно отталкивающей его и почти потерявшей дар речи жене, я не могу. Читаю и чувствую: что-то не то. Особенно в отрывке, где Левченко, обезумев от ужаса, что слабоумная, ушедшая из дома, пока он спал, Валентина к нему никогда не вернётся. А, может быть, это метафора? Жена покорителя всех стадионов – отнюдь не жена, а... Как бы сказать? Она не жена, а поэзия, вот, что.

Маленькая деталь убеждает меня в моей правоте: убежавшая старуха одета в «розовое». По этому «розовому» Левченко её и находит... «Дядя Жора» любит броскую одежду. Сам выступает то в красном, то в зелёном. То в красном с зелёным. И Валечка в «розовом» – это поэзия Левченко. Его слабоумная, старая муза, одетая так, как ей и полагается, жестокий романс его, пошлая слава.

Гумберт Гумберт убивает того, кто отнял у него Лолиту. «Свет моей жизни, огонь моих чресел, любовь моя, душа моя, Ло-ли-та...». Света Лукина покупает пистолет в ожидании поэтического вечера, когда Левченко предстанет перед простодушной аудиторией Сан Диего. И тут нарастает крещендо. Чем больше комических и одновременно пугающих черт накапливает характер Левченко на протяжении романа, тем страшнее выбранный Рыбаковой финал. Смелость её нравственного художественного метода ошеломляет меня:

«А роль была действительно его, Георгия Иваныча роль. Чем старше он становится, тем больше понимает: Христос – это он, Георгий Иваныч Левченко. Это я младенец, мне дары приносят. Ну, и лица, ну, и цари, беззубые, в тюрбанах, все несут мне дары. А Иосиф ко мне руки протягивает, а я к нему бегу. …сердце моё кровоточит с рождения. Изыди, Сатана. Я с чистым ликом твёрдо говорю ему: изыди. Он меня старше, он искушён в делах мира, но пасует перед моей твёрдостью. Я иду упругим шагом мимо пастухов и рыбаков и говорю им: покайтесь. Они следуют за мной, они мои ученики теперь. Родные и близкие подходят ко мне, я не остаюсь с ними. Я иду дальше. Как я радуюсь, когда могу накормить народ! Как улыбаюсь, когда ко мне подходят дети с цветами! Как гневно переворачиваю столы торговцев. Чёрно-белый, строгий я. У меня глаза лани и тигра. И брови Вседержителя. Моё одиночество. Один я иду по воде, один стою у стены крепости, молния освещает моё лицо, по щеке бежит слеза, ветер треплет мою одежду, меня уводят».

Стоит ли этот человек того, чтобы ему мстили? Тем более: мстили физически? Слабый, со слабоумной музой в розовом халате, которая торопится за ним робкими шажками, человек, в голове которого за всю жизнь не зародилось ни одной крупной мысли, а в сердце – да, страшно, но это случается: бес! – не окрепло ни одного глубокого чувства:

«Если русский народ мои стихи не будет знать, зачем мне жить-то?.. Ведь люблю я их так сильно, людей этих, и рабочих, и коммунистов, и страну, и историю, и все ошибки страны, ведь я же плоть от её плоти, маленькое семечко, затерянное в снегах...»

Стоит ли он того, чтобы брать на душу смертный, ничем не смываемый грех? «Света ощупывает в сумочке пистолет. Вынуть его, быстро взвести курок и выстрелить. Нет, вынуть его, быстро встать, взвести курок и выстрелить. Когда Левченко начнёт читать».

Набоков говорил в своём романе и о душе, и о теле: его Гумберт называет Лолиту «душой», «светом» и «жизнью», но мука его заключена в страсти к её телу, в навязчивой тоске по её телу. Рыбакова говорит исключительно о душе. Какой же смысл её героине взводить курок и стрелять в старика, наряженного в красную рубашку и зелёный галстук? Чтобы красный шёлк этой рубашки стал ещё краснее, а зелёный галстук потемнел от крови?

Финал роман выполнен блистательно. Пьяненький и уставший от концертных переживаний Левченко лежит на берегу океана, а Света Лукина неторопливо засыпает его песком. Она засыпает его песком, хотя он жив и продолжает оплетать её пьяными и трескучими речами. Он теряет нить разговора, замолкает, храпит и не чувствует, как песок плотно покрывает сперва его ноги, потом руки, потом туловище.

«Холмик вдруг зашевелился. Тот, кто был под песком, вдруг задрожал, затрепыхался, попытался выбраться. Света села сверху на всякий случай, придавив его своим телом. Главное, чтобы поэт лицо из-под песка не сумел высунуть. Если песок ему рот и ноздри как следует забьёт, то очень скоро это колыхание кончится».

Жизнь в выбранном Рыбаковой финале, в сущности, обрывается и в нём, «дяде Жоре», и в ней, женщине с неподвижной болью внутри. Она обрывается не остановкой дыхания, а тем, что страшнее: ни он, ни она никому не нужны. Их больше не любят. Пьяненький Левченко не помнит, зачем ему, мелкому бесу, понадобилась душа Светы Лукиной. А Света Лукина, незаменимая и единственная в силу своей многолетней ненужности, теперь будет помнить, что «всё в этом мире – есть зло», и выхода нет. Только смерть.

Для меня же, прочитавшей «Черновик человека» на одном дыхании, становится особенно радостным уже сложившееся по предыдущему роману Рыбаковой «Гнедич» ощущение, что в её лице мы имеем дело с настоящей русской литературой.

Ирина Муравьева,
США, Бостон

 Источник: "Литературная Россия",  21.11.2014, №47.

М а р и я   Р ы б а к о в а. Черновик человека. М., ЭКСМО, 2014.

Электронная книга

На BOOKMATE-library  идет сетевое голосование за лучшую книгу 2014 года по версии премии "БОЛЬШАЯ КНИГА". В списке финалистов и члены Русского ПЕН-центра:  Владимир Сорокин (роман "Теллурия")    и Владимир Шаров (роман "Возвращение в Египет").

Новая книга Сергея Чупринина выпущена в свет издательством "Время" - Критика — это критики. Версия 2.0 (2015)

Сергей Чупринин: Эта книга писалась более тридцати лет.

Собирая ее сегодня, я решил ничего не менять в статьях, составивших издание 1988 года, и лишь добавил к нему в качестве постскриптума материалы анкеты, на которую по предложению журнала «Литературное обозрение» тогда же откликнулись почти все центральные персонажи моей портретной галереи.

Такие же постскриптумы сопровождают и почти все главы, рассказывающие о критике и литературных критиках 1990—2000-х годов.

Мне это кажется правильным.

Как правильным кажется и мое нежелание раскрывать смысл книги на первой же ее странице.

О том, что надумалось за долгие десятилетия, в двух словах не расскажешь.

Придется вам читать.

ПОДРОБНЕЕ   ЗДЕСЬ

В московском издательстве "Зебра Е" вышел новый роман Мусы Мураталиева "Нашествие мигрантов", завершающий трилогию о жизни в России выходцев из Центральной Азии. Мураталиев, в прошлом – многолетний корреспондент в Москве киргизской службы Радио Свобода, пишет на русском языке и сочетает в своих книгах реалистический подход с мистическим.
Герои произведений Мураталиева увлекаются тенгрианством – исходящими от древних шумеров религиозными верованиями, в основе философии которых лежит поклонение небу и земле. В московской реальности, однако, большую помощь, чем поклонение мистическим идолам, как выяснил Мураталиев, мигрантам оказывают сердобольные русские люди – вроде управдома Марии Ивановны, нашедшей несчастным работу в обход трудового кодекса.
Муса Мураталиев печатается с начала 1970-х годов, он – автор дюжины книг, пишет романы, повести, рассказы. Трилогию о тенгри-мигрантах, помимо собственно романа "Нашествие мигрантов", составляют книги "Идол и Мария" и "Тоска по огню".

– Мне нужно было максимально сблизить своих героев с современным миром, потому и возникла "мигрантская" тематика, – рассказал в интервью Радио “Свобода» Муса Мураталиев. – Я в Москве за долгие годы жизни здесь много чего видел, да и сам я – отчасти трудовой мигрант, вот и написал уже три книги по этой проблематике. Мои герои – в основном так называемые понаехавшие, однако они живут в окружении коренных москвичей, генерала Панфилова, управдома Марии Ивановны, Щитогубова. Часто эти встречи и решают их судьбы, которые на родине, наверное, сложились бы совсем по-другому.
– Что это за типаж, по вашему мнению, – трудовой мигрант в Москве? Это униженный москвичами, низкой зарплатой, условиями жизни человек или просто свободный профессионал, который продает свой труд за деньги и чувствует себя ничуть не хуже окружающих?
Мои герои в ожидании работы постепенно приблизились к познанию своего Бога
– Было бы, конечно, прекрасно, если бы каждый человек просто продавал свой труд и за это получал достойные деньги. Наши современники хотят быть нужными, востребованными людьми. Но, к сожалению, обстоятельства меняются, и меняются круто. Нравы к лучшему не меняются. А герои мои – очень странные и очень разные люди. Среди них есть и интеллектуалы, есть и рабочие, есть люди, служащие Богу. Кто-то становится жертвой, кто-то находит свое место в жизни.
К сожалению, в большинстве своем они – неудачники, отчасти еще и потому, потому принадлежат ко второму, даже к третьему постсоветскому поколению. Первое поколение мигрантов – люди, вышедшие из советского двора, они хотя бы знали русский язык и московские обычаи. К ним и относились по-другому, их часто признавали за равных, в какой-то мере к ним относились сочувственно. А многие нынешние мигранты, мои герои, даже русского языка толком не знают. И общественная среда изменилась, возникло Движение против нелегальной миграции, националисты в России на подъеме... В конечном счете, многие возвращаются из Москвы ни с чем.
– На вашей странице в "Википедии" указано, что вы – советский, киргизский и российский писатель. У вас за плечами четыре десятилетия литературного творчества. Кем вы себя больше ощущаете – все-таки вы киргизский писатель или российский? Книги ваши написаны на русском языке, но вы пишете и по-киргизски.
– В последнее время я пишу на русском языке. Это не родной язык для меня, но ведь сейчас с помощью компьютера любую грамматическую ошибку можно найти. Конечно, редакторы и корректоры мне помогают. Русский язык для меня главный.
– В своих книгах вы много размышляете о древней религиитенгрианства. Откуда у вас этот интерес?

– Я все это видел своими глазами – мать моего отца, например, признавала тенгрианство. В Киргизии сейчас, конечно, исповедуется ислам, его либеральное толкование, но тенгрианство, обожествление неба, все-таки остается у нас в жизни как старое напоминание. Мои герои ведь страдают в Москве от ничегонеделания. Николай Бердяев не зря говорил, что, когда человек скучает, он приближается к Богу, у него появляется больше времени для того, чтобы познать своего Бога. Мои герои в ожидании работы постепенно приблизились к познанию своего Бога. Они вдруг увидели в кукле, которую странным образом нашли на родине в горах и взяли с собой в Россию в качестве талисмана, идола, духовный мистический символ. Эта кукла словно говорит человеческим языком, в какой-то мере управляет их мыслью. Поэтому они начинают верить в то, что слышат голос Тенгри. Тенгрианство – религия древних шумеров, это шумеры уподобили жизнь небу и земле. Вот и киргизы до сих пор это делают.
– Вы думаете, что трудовому мигранту легче выжить в современной Москве, если он верует в Тенгри?
– Легче, потому что тенгрианство, существовавшее на наших территориях до прихода Чингисхана, простым образом объясняет жизнь. Сам Чингисхан одно время был тенгрианцем, тюркоязычные народы, монголы свято верили когда-то в Тенгри. Если придерживаться этики этой религии, то получается, что тебе ничего не надо – нужны просто небо и земля. Самое главное – это простая духовная опора.
– Вы закончили трилогию о мигрантах в Москве, о влиянии на них древней религии, верований неба и земли. Что сейчас у вас в чернильнице?
– Я недавно завершил роман "Поэт и писарь", из жизни советских писателей. Это уже не про мигрантов: о том, как писатели держались, как их советская власть "перевоспитывала", о том, на какие компромиссы они шли ради успеха и славы. Я ведь и сам в молодости был свидетелем этих процессов. Отчасти это книга о реальных людях, но главное – об обстановке в литературной среде в советские времена. Пока продолжаю поиски издателя, книга вызвала разные отклики среди тех, кому я дал ее прочитать. Некоторым она показалась скандальной, – рассказал Радио Свобода писатель Муса Мураталиев.
Фрагмент итогового выпуска программы "Время Свободы"
Интервьюер Андрей Шарый
Опубликовано 17.11.2014 15:20

Из: сайт Радио "Свобода"

Предисловие Андрея Битова

Можно купить в: ОЗОН

Легенда русской науки и культуры Вячеслав Всеволодович Ивáнов рассказал о своем великом отце, который выжил при тоталитаризме, поведал о будущем языка, о перспективах нашей страны и всего заблудившегося в трех соснах человечества.
Лингвист, семиотик, литературовед, поэт, переводчик. Вячеслав Всеволодович Иванов запросто знался с гениями нашего века ‒ старшим Капицей, академиком Сахаровым, Борисом Пастернаком, которого он, социально близкий советскому истеблишменту сын великого писателя-орденоносца , не предал после «Доктора Живаго», за что вылетел из профессуры Московского университета.
Всемирно известный исследователь индоевропейского праязыка и индоевропейской общности, автор книг «Очерки по истории семиотики в СССР», «Лингвистика третьего тысячелетия», «Наука о человеке: введение в современную антропологию», сотен статей и переводов не только с английского, польского или французского, но и самых экзотических языков планеты, порой давным-давно исчезнувших.

Далее в: Сноб

11 ноября 2014

Фото: Василий Попов