Ясену Николаевичу Засурскому  - наши поздравления и самые теплые пожелания!

Из книги Елены Ржевской "Берлин, май 1945":

* * *

"На путях наших войск был открывшийся в те дни миру ад Тремблинки, Майданека, Освенцима и сотен других лагерей смерти. Бойцы взламывали ворота, рубили кабель, гнавший ток по колючей проволоке. То, что открылось за воротами концлагерей, казалось, не может вместить человеческий разум. Сотни тысяч замученных, убитых, задушенных. А тот, кто еще дышал, был обречен на смерть от голода, от телесных и нравственных истязаний.

* * *

Примерно на четвертый день после того, как наши войска освободили Быдгощ и погнали противника дальше на запад, а в городе осталось всего лишь несколько наших подразделений, было получено сообщение: немцы с севера готовятся к контрнаступлению на город. Дело было к ночи, когда комендантские патрули сами привели задержанного ими «языка». Это был перемерзший солдат, в шинели до полу, с головой, замотанной дамским шарфом, как это водилось у немцев. Преодолев первый испуг, едва обогревшись, немец засуетился, стаскивая с себя шинель и шарф. Под шинелью оказалось пальто с кротовой горжеткой, под пальто — узкое платье, лихо задрапированное на бедре, под шарфом — развившиеся соломенные волосы. Словом, это была женщина, а не солдат — Марта Катценмайер, из немецкого публичного дома на Флюндерштрассе, 15. Она бежала вместе с ночевавшим у нее солдатом. Тот вскоре сдался в плен, а она, хватив холода и одинокого кочевья, повернула назад. Навстречу ей шли машины с красноармейцами, и кто-то из сидевших в кузове сжалился над бабенкой, трусившей в тощем пальто, и сбросил ей трофейную шинель. Вот вкратце ее история. Она родилась на исходе первой мировой войны. Рано лишилась матери, а отец, военный инвалид и пьяница, женившись вторично, отдал дочку в сиротский приют. При выходе из приюта Марта Катценмайер, согласно новым нацистским законам, была подвергнута экзамену. Ей следовало ответить на вопросы: когда родился Гитлер, когда родились его родители, какая разница между столом и стулом, когда была открыта Америка и т. д. В общем, очень много вопросов, и девушка сбилась, перепутала что-то. Была назначена переэкзаменовка. И снова она растерялась, провалилась. Эрбгезундхайтсамт счел ее неполноценной, и, по закону Гитлера, ее обесплодили, чтобы не было от нее порчи для расы. По этому же закону ей воспрещалось выходить замуж. Только мужчина старше сорока пяти лет мог получить разрешение жениться на ней, да еще такой же, как она, обеспложенный. Позор и убожество вышвырнули ее из жизни и привели в публичный дом. Мы таращили глаза. Пожалуй, мы даже не читали такого. Она оживлялась от расспросов, от внимания к ней, от того, что в комнате было тепло, ловким движением взбивала волосы. «Фрейлейн лейтенант, поверьте, как тяжело, когда нельзя выйти замуж! И потом, я хотела бы иметь молодого мужа». Ругала жизнь в Бреслау где их дом посещался строительными рабочими, скупыми и грязными. Другое дело здесь, в Бромберге, на бойкой дороге с Восточного фронта в фатерлянд. «Если солдат имеет урлаубсшайн и хочет спать всю ночь, он платит сто марок. Ах, солдаты с фронта всегда имели много денег». Здесь ей удавалось откладывать про черный день, на старость. И как знать, если бы дела пошли и дальше так же успешно, может быть, собрав кое-какой капитал, она завела бы собственный гешефт. Она все не умолкала. Мы молчали, подавленные, оглушенные. Марта Катценмайер ушла. Где-то совсем близко ударили тяжелые орудия. Ночью противник пытался контратаковать. И когда наконец наши войска соприкоснулись с противником и атака его захлебнулась, хотя и следовало ждать повторения ее, все стало привычным, ясным, потому что тревогу рождала неизвестность. Утром я зашла в комендатуру. Задержанные ночью комендантским патрулем германские подданные — монахиня Элеонора Буш с большим накрахмаленным козырьком на лбу и танцовщица из кабаре Хильда Блаурок — ожидали, пока проверят их документы. Монахиня терпеливо рассматривала голую стену. Хильда Блаурок, приподняв юбку, достала из чулка флакончик духов, смочила руки, поиграла пальцами перед глазами, понюхала ладони, облизала широкие губы, поправила на лбу модный узел из шерстяной шали, тряхнула длинными стеклянными серьгами и заходила по комнате упругой походкой. Появилась заспанная Марта Катценмайер в зеленой солдатской шинели, волочившейся за ней по полу, из-под шинели выглядывали худые ноги в перекрученных чулках. Польский служащий вернул документы монахине, окликнул Марту и спросил ее адрес. Марта, боясь быть снова задержанной, попросила разрешения оставить здесь шинель и направилась к столу, держа в руках большие солдатские ботинки с железными скобами. Танцовщица кабаре, услышав название улицы, известной публичными домами, откинулась к стене и расхохоталась хрипло, по-мужски. Монахиня, боясь улыбнуться, втягивала синюю нижнюю губу. Сидевший на стуле боец сказал Марте Катценмайер по-русски громко, как глухой: — Упразднили, тетенька, твою специальность, — и отдал Марте ее свидетельство. В опустевшую проходную вбежала худенькая женщина, тоже немка, беженка. Она разыскивала ребенка, пятилетнего мальчика, которого потеряла вчера на станции. Пока польский служащий звонил в районные комендатуры, она сидела на скамье, стиснув руки. Казалось, те, что были сейчас здесь до нее, — тени, а это ворвалась сама жизнь, с горем, с отчаянием, с бедствиями войны. Телефонные переговоры не дали ничего положительного. Женщина поднялась, будто ничего другого и не ждала, — она была тоненькой и очень молодой, совсем девочка, — медлила уходить. Видно было по ней, страшно ей шагнуть за порог и опять остаться одной и бежать бог знает куда со своим отчаянием.

— О господи, как холодно! — вырвалось у нее.

* * *

Познань — один из первых польских городов, захваченных немцами. Сюда в 1939 году вслед за немецкими дивизиями осваивать «провинцию Вартегау» кинулись тысячи немецких предпринимателей, партийных чиновников. Поляки были выброшены из всех мало-мальски приличных квартир. У них не было больше ни фабрик, ни магазинов, ни школ, ни личных вещей. Их улицы были переименованы, язык — запрещен, памятники сброшены, костелы опоганены. В крепостные форты перевезли из Бремена цехи «Фокке-Вульф». Поляков угоняли на каторжные работы в Германию. Еврейское население было расстреляно на городской окраине. Так торжествовал тут свою победу дух национал-социализма… За каждую улицу Познани, за каждый дом, за лестничный пролет бились испытанные в уличных боях сталинградские штурмовые отряды. Помогали пушки, но исход боя решал всякий раз штурм, переходящий порой в рукопашную схватку. Над городом пылало зарево: теряя квартал за кварталом, немцы жгли и взрывали дома в центре. Теперь в их руках оставалась только познанская цитадель — древнее сооружение, рассчитанное на длительную оборону. Она возвышается над городом, охватывает большую площадь, кажется два квадратных километра. На подступах к цитадели земля изрыта траншеями, за ними — крепостной вал и мощная стена. Но остальные районы города очищены от оккупантов, и познанские пекари, портные, мясники вынесли на улицы в честь Красной Армии свои цеховые знамена, которые больше пяти лет хранили, рискуя жизнью. Школьники с трудом втиснулись в свои старые форменные курточки, и, хотя руки вылезали из рукавов, застежки не сходились, сердца их переполнялись гордостью: ведь хранение любой формы старой Польши каралось оккупантами. Вышли на улицы любительские оркестры. Зазвучали национальные мелодии. Оркестрам горячо аплодировали за исполнение, а больше всего за то, что они сохранились: играть им было запрещено — оккупанты боялись солидарности людей, которая возникает под влиянием родной музыки, и жестоко расправлялись с нарушителями.

* * *

Долгий день 4 мая в саду имперской канцелярии были найдены обгоревшие мужчина и женщина — Гитлер и Ева Браун. Было светло и ветрено. В саду, неподалеку от запасного выхода из бункера Гитлера, кружком стояли красноармейцы Чураков, Олейник, Сероух, подполковник Клименко, старший лейтенант Панасов. Ветер теребил куски прогоревшей жести, проволоку, обломившиеся ветки деревьев, валявшиеся на газоне. На сером одеяле, заляпанном комьями земли, лежали покореженные огнем черные, страшные останки. Как это было В саду имперской канцелярии один из бойцов подполковника Клименко, Чураков, обратил внимание на воронку от бомбы слева от запасного выхода «фюрербункера», если стоять к нему лицом. Внимание Чуракова привлекло то, что земля в воронке была рыхлой, валялась бумага, лежал скатившийся сюда невыстреленный фаустпатрон и что-то торчало, похожее на край серого одеяла. Спрыгнувший в воронку солдат наступил на полуобгоревшие трупы мужчины и женщины, засыпанные слоем земли. Так были обнаружены трупы Гитлера и Евы Браун. Солдат позвал на подмогу товарищей, и они вчетвером извлекли их. Имена нашедших запечатлены в акте, составленном на следующий день. «Гор. Берлин. Действующая армия. АКТ 1945 года, мая месяца «5» дня. Мной, гв. старшим лейтенантом Панасовым Алексеем Александровичем, и рядовыми Чураковым Иваном Дмитриевичем, Олейник Евгением Степановичем и Сероух Ильей Ефремовичем в г. Берлине, в районе рейхсканцелярии Гитлера, вблизи мест обнаружения трупов Геббельса и его жены, около личного бомбоубежища Гитлера были обнаружены и изъяты два сожженных трупа, один женский, второй мужской. Трупы сильно обгорели, и без каких-либо дополнительных данных опознать невозможно. Трупы находились в воронке от бомбы, в 3-х метрах от входа в гитлеровское убежище, и засыпаны слоем земли». Потом перекопали землю в воронке и обнаружили двух мертвых собак — овчарку и щенка.

* * *

Составили еще один акт:

«…Нами обнаружены и изъяты две умерщвленные собаки. Приметы собак: 1. Немецкая овчарка (самка) темно-серой шерсти, большого роста, на шее имеет нашейник из мелкокольцевой цепи. Ран и крови на трупе не обнаружено. 2. Маленького роста (самец), черной шерсти, без нашейника, ранений не имеет, кость верхней половины рта перебита, в области имеется кровь. Трупы собак находились в воронке от бомбы в 1,5 п/м друг от друга и легко засыпаны землей. Есть основание полагать, что умерщвление собак произведено 5—6 дней назад, так как зловония от трупов нет и шерсть не облезает. С целью обнаружения предметов, могущих служить подтверждением, кому принадлежали эти собаки, и причин, послуживших их гибели, нами на месте изъятия трупов собак тщательно перерыта и просмотрена земля, где было обнаружено:

1. Две стеклянные пробирки темного цвета из-под медикаментов.

2. Разрозненные обгорелые листы из книг типографского способа печатания и мелкие клочки бумаги с подлинной рукописью.

3. Металлический медальон круглоэллипсовой формы на тонкой шариковой цепочке длиною 18—20 см, на обратной стороне медальона имеется выгравированная надпись: «Оставь меня навсегда при себе».

4. Немецких денег шестьсот марок купюрой по 100 марок.

5. Металлическая бирка круглоэллипсовой формы 31907… Капитан Дерябин , гв. старший лейтенант Панасов , сержант Цибочкин , рядовые Алабудин , Кириллов , Коршак , Гуляев ».

Собаки были легко опознаны. Овчарка, «личная собака Гитлера», как было написано в другом акте, «высокая, с длинными ушами». Обгоревшие лица мужчины и женщины были неузнаваемы. Произведенное тщательное расследование установило, что это — Гитлер и Ева Браун. На трупах имелись приметы. Мы погрузились во все подробности последних дней Гитлера, чтобы восстановить все события, и получили подтверждения и доказательства тому, что в воронке от бомбы были наспех спрятаны Гитлер и Ева Браун".

Майя Туровская

Майя Туровская:
«Есть три эпохи у воспоминаний» – чудесные стихи Ахматовой. Я думаю, у человека есть два рода памяти. Одна – фактическая, типа картинки. Она – вопреки Фрейду – держит «в открытом хранении» все то жестокое, ужасное, стыдное, что случалось. Другая – эмоциональная – резонирует всем этим эпитетам взрывом чувств. Это сильные чувства, повседневная жизнь с ними практически невозможна, поэтому организм тратит огромную энергетику, чтобы эти чувства реализовать (дуэль или месть, например) или изжить (например, литература). Со временем воспоминание разреживается – не память факта, но память чувства, – пока картинка, отчасти размытая, не становится гербарием; с этим шрамом памяти уже можно существовать. Можно даже возвращаться к нему, вспоминать. Это, разумеется, ненаучно, но недаром же бывшим узникам концлагерей понадобились десятилетия, чтобы заговорить. Можно назвать это травмой, можно – опытом. Но, как сказал, кажется, Марк Твен, опыт ничему не учит; если вы один раз упали с колокольни, то в следующий раз вам это не поможет. И век XXI не принимает сигналов тревоги XX…"

Из: http://www.snob.ru/magazine/entry/62817

Фото: Brigitte Sporrer

К поздравлению Юрия Манна присоединяются Мариэтта Чудакова, Елена Ржевская, Любовь Сумм, а так же все члены Русского ПЕН-центра. (далее…)

Сегодня юбилей у известного учёного и литератора, которым гордится не только ПЕН-центр, но и вся Россия.  Присоединяемся к поздравлениям и публикуем его интервью журналу «Новое время».

(далее…)

Писателя, режиссёра, журналиста и правозащитника с 75-летием поздравляют Ольга Кучкина и Андрей Яхонтов.

(далее…)

Сегодня, в день рождения известной писательницы и правозащитника, мы публикуем в качестве приветственного слова предисловие Якова Гордина из её только что вышедшей книги "Земля бедованная".
(далее…)

Поздравление Андрея Битова

(далее…)

Стихи юбиляра и поздравление от Глеба Шульпякова. (далее…)