Президент Украинского центра Международного ПЕН-клуба ответил на обращение коллег из России.

(далее…)

К поздравлению Юрия Манна присоединяются Мариэтта Чудакова, Елена Ржевская, Любовь Сумм, а так же все члены Русского ПЕН-центра. (далее…)

В "Редакции Елены Шубиной" выходит сборник памяти поэта Натальи Горбаневской. Публикуем оттуда главу, посвящённую демонстрации на Красной площади 25 августа 1968 года.

КРАСНАЯ ПЛОЩАДЬ. «ПОЛДЕНЬ»

 Кто это сказал, что Советская власть рухнула? Ничуть не бывало! Она оказалась гораздо крепче, чем можно было предполагать по той печальной причине, что угнездилась она не в Кремле, под его рубиновыми звездами, сменившими двуглавых орлов, а в сознании народа.

Сегодня мы можем только вспоминать с благодарностью тех молодых людей, которые потратили свой талант, свободу и огромные душевные силы на борьбу с властью, которая, как показывает история последних десятилетий, может поменять цвет знамен, но не свои принципы: лживость, презрение к человеку и его правам, насилие над личностью и неспособность прислушиваться ни к потребностям общества, ни к голосу совести.

Многие иллюзии шестидесятников сегодня развеялись. Но побежденными диссиденты, несмотря на репрессии, на них обрушившиеся, не были. Арестанты и изгнанники, победителями они тоже они не стали, - если не считать той моральной победы, которую они все-таки одержали. И одна из самых ярких побед - они вышли на площадь. Боюсь, Наташа не одобрила бы моих рассуждений.

Людмила Улицкая

ИЗ ВИКИПЕДИИ:

Демонстрация 25 августа 1968 года, также называемая «демонстрация семерых», была проведена группой из семи советских диссидентов на Красной площади и выражала протест против введения в Чехословакию войск СССР и других стран Варшавского договора, произведённого в ночь с 20 на 21 августа для пресечения общественно-политических реформ в Чехословакии, получивших название «Пражской весны». Стала одной из наиболее значимых акций советских диссидентов.

                         Воскресенье, 25 августа 1968 года

Рассказывает Александр Самбор

Полдень. Красная площадь заполнена провинциалами, интуристами. Милиция, отпускные солдаты, экскурсии. Жарко, полплощади отгорожена и пуста, кроме хвоста к Мавзолею. Перед боем часов в 12.00 разводится караул у Мавзолея: толпы любоптыных, мальчишек бегут, глазея, туда и обратно - к Спасским воротвам. Часы бьют. Из Спасских выскакивает и мимо ГУМа в улицу поносится черная «Волга». В этот момент у Лобного места, где народу довольно много - стоят, сидят, рассматривают Василия Блаженного, - садятся семь-восемь человек и разворачивают плакаты. На одном из них метров с тридацти можно прочесть «Прекратить советское вмешательство в Чехословакию». На другом - «За вашу и нашу свободу»…  Через несколько секунд к сидящим со всех ног бросаются около десятка человек с разных ближайших к месту точек на площади. Первое, что они делают, вырывают, рвут и комкают плкататы, ломают маленький чешский флаг.

Ликвидировав плакаты, подбежавшие бьют сидящих в лицо, по голове. Сбегается толпа. Базарное любопытство к скандалу, вопросы друг к другу: «Что произошло?». Среди толпы, окруженные первыми прибежавшими, сидят несколько обычно одетых людей, лет по тридцать-сорок. Две женщины - молодая в очках и постарше, с проседью. В детской коляске спит младенец нескольких месяцев на вид. На Спасской башне часы показывают 12.22.

Рассказывает Наталья Горбаневская (из книги "Полдень", 1969, 2007):

Накануне прошел дождь, но в воскресенье с самого утра было ясно и солнечно. Я шла с коляской вдоль ограды Александровского сада; народа было так много, что пришлось сойти на мостовую. Малыш мирно спал в коляске, в ногах у него стояла сумка с запасом штанов и распашонок, под матрасиком лежали два плаката и чехословацкий флажок. Я решила: если никого не будет, кому отдать плакаты, я прикреплю их по обе стороны коляски, а сама буду держать флажок.

Флажок я сделала еще 21 августа: когда мы ходили гулять, я прицепляла его к коляске Ч когда были дома, вывешивала в окне. Плакаты я делала рано утром 25-го: писала, зашивала по краям, надевала на палки. Один был написан по-чешски: "At Юije svobodne a nezavisle Ceskoslovensko!", т.е. "Да здравствует свободная и независимая Чехословакия!". На втором был мой любимый призыв: "За вашу и нашу свободу" - для меня, много лет влюбленной в Польшу, особенно нестерпимым в эти дни было то, что вместе с нашими войсками на территорию Чехословакии вступили и солдаты Войска Польского, солдаты страны, которая веками боролась за вольность и независимость против великодержавных угнетателей - прежде всего против России.

"За вашу и нашу свободу" - это лозунг польских повстанцев, сражавшихся за освобождение отчизны, и польских эмигрантов, погибавших во всем мире за свободу других народов. Это лозунг тех русских демократов прошлого века, которые поняли, что не может быть свободен народ, угнетающий другие народы.

Проезд между Александровским садом и Историческим музеем был перекрыт милицией: там стояла очередь в мавзолей. Когда я увидела эту толпу, мне представилось, что вся площадь, до самого Василия Блаженного, запружена народом. Но когда я обошла музей с другой стороны и вышла на площадь, она открылась передо мной просторная, почти пустынная, с одиноко белеющим Лобным местом. Проходя мимо ГУМа, я встретила знакомых, улыбнулась им и прошла дальше, не останавливаясь.

Я подошла к Лобному месту со стороны ГУМа, с площади подошли Павел, Лариса, еще несколько человек. Начали бить часы. Не на первом и не на роковом последнем, а на каком-то случайном из двенадцати ударов, а может быть и между ударами, демонстрация началась. В несколько секунд были развернуты все четыре плаката (я вынула свои и отдала ребятам, а сама взяла флажок), и совсем в одно и то же мгновение мы сели на тротуар.

Справа от меня сидела Лара, у нее в руках было белое полотнище, и на нем резкими черными буквами - "Руки прочь от ЧССР". За нею был Павлик. Доставая плакаты, я сознательно протянула ему "За вашу и нашу свободу": когда-то мы много говорили о глубокой мысли, заключенной в этом призыве, и я знала, как он ему дорог. За Павликом были Вадим Делоне и Володя Дремлюга, но их я видела плохо: мы все сидели дугой на краешке тротуара, повторяющего своими очертаниями Лобное место. Чтобы увидеть конец этой дуги, надо было бы специально поворачиваться. Потому-то я потом и не заметила, как били Вадима. Позади коляски сидел Костя Бабицкий, с которым я до тех пор не была знакома, за ним - Витя Файнберг, приехавший на днях из Ленинграда. Все это я увидела одним быстрым взглядом, но, по-моему, на то, чтобы записать эту картину, ушло больше времени, чем то, что прошло от мгновения, как плакаты поднялись над нами, и до мгновения, как они затрещали. Вокруг нас только начал собираться народ, а из дальних концов площади, опережая ближайших любопытных, мчались те, кто поставил себе немедленной целью ликвидировать демонстрацию. Они налетали и рвали плакаты, даже не глядя, что там написано. Никогда не забуду треска материи.

Я увидела, как сразу двое - мужчина и женщина, портфелем и тяжелой сумкой - били Павлика. Крепкая рука схватила мой флажок. "Что! - сказала я. "Вы хотите отнять у меня чехословацкий государственный флаг?" Рука поколебалась и разжалась. На мгновение я обернулась и увидела, как бьют Витю Файнберга. Плакатов уже не было, и только флажок мне еще удалось защитить. Но тут на помощь нерешительному товарищу пришел высокий гладколицый мужчина в черном костюме - из тех, кто рвал лозунги и бил ребят, - и злобно рванул флажок. Флажок переломился, у меня в руке остался обломок древка.

Еще на бегу эти люди начали выкрикивать различные фразы, которые не столько выражали их несдержанные эмоции, сколько должны были провоцировать толпу последовать их примеру. Я расслышала только две фразы, их я и привела в своем письме: "Это все жиды!" и "Бей антисоветчиков!". Они выражались и более нецензурно: на суде во время допроса Бабицкого судья сделала ему замечание за то, что он повторил одно из адресованных нам оскорблений.

Тем не менее собравшаяся толпа не реагировала на призыв “Убить антисоветчиков”и стояла вокруг нас, как всякая любопытная толпа.

Почти все, кто бил ребят и отнимал плакаты, на короткое время исчезли. Стоящие вокруг больше молчали, иногда подавали неприязненные или недоуменные реплики. Два-три оратора, оставшиеся от той же компании, произносили пылкие филиппики, основанные на двух тезисах: "мы их освобождали" и "мы их кормим"; "их" - это чехов и словаков.

Подходили новые любопытные, спрашивали: "Что здесь?" - "Это сидячая демонстрация в знак протеста против оккупации Чехословакии", - объясняли мы. "Какой оккупации?" - искренне удивлялись некоторые. Все те же два-три оратора опять кричали: "Мы их освобождали, 200 тысяч солдат погибло, а они контрреволюцию устраивают". Или же: "Мы их спасаем от Западной Германии". Или еще лучше: "Что же мы, должны отдать Чехословакию американцам?" И - весь набор великодержавных аргументов, вплоть до ссылки на то, что "они сами попросили ввести войска".

За этими ораторами трудно было слышать, кто из ребят что говорил, помню, кто-то объяснял, что Уписьмо группы членов ЦК КПЧ - с просьбой о вводе войск - фальшивка, недаром оно никем не подписано. Я на слова "Как вам не стыдно!" сказала: "Да, мне стыдно - мне стыдно, что наши танки в Праге".

Через несколько минут подошла первая машина. После мне рассказывали люди, бывшие на площади, как растерянно метались в поисках машин те, кто отнял у нас лозунги. Найти машину в летнее воскресенье на Красной площади, по которой нет проезда, трудно, даже учитывая право работников КГБ останавливать любую служебную машину. Постепенно они ловили редкие машины, выезжавшие с улицы Куйбышева в сторону Москворецкого моста, и подгоняли их к Лобному месту.

Ребят поднимали и уносили в машины. За толпой мне не было видно, как их сажали, кто с кем вместе ехал. Последним взяли Бабицкого, он сидел позади коляски, и ему достался упрек из толпы: “Ребенком прикрываетесь!” Я осталась одна.

Малыш проснулся от шума, но лежал тихо. Я переодела его, мне помогла незнакомая женщина, стоявшая рядом. Толпа стояла плотно, проталкивались не видевшие начала, спрашивали, в чем дело. Я объясняла, что это демонстрация против вторжения в Чехословакию. У моих товарищей увезли, у меня сломали чехословацкий флажок, - я приподнимала обломочек древка.

“- Они что, чехи?” - спрашивал один другого в толпе. “Ну, и ехали бы к себе в Чехословакию, там бы демонстрировали”. (Говорят, вечером того же дня в Москве рассказывали, что на Красной площади “демонстрировала чешка с ребенком”.) В ответ на проповедь одного из оставшихся на месте присяжных ораторов я сказала, что свобода демонстраций гарантирована конституцией. “А что? - протянул кто-то в стороне. - Это она правильно говорит. Нет, я не знаю, что тут сначала было, но это она правильно говорит”. Толпа молчит и ждет, что будет. Я тоже жду. “Девушка, уходите!” - упорно твердил кто-то. Я оставалась на месте. Я подумала: если вдруг меня решили не забирать, я останусь тут до часу дня и потом уйду.

Рассказывает Павел Литвинов:

1968 год был годом Чехословакии — чехословацкая весна была предметом восхищения и надежды для нас и по той же причине предметом страха и ненависти для советского режима. Связь свободы в восточной Европе и в СССР была очевидна для всех. Мой любимый герой Александр Герцен и польские изгнанники в Лондоне провозглашали тосты «За вашу и нашу свободу». Наташа знала, что это был «мой» лозунг. Мы с женой Маей пришли к Ларе Богораз накануне демонстрации. Там была Наташа. Она приняла решение идти на демонстрацию с сыном Осей, которому недавно исполнилось три месяца, но без плаката. Вместо него она будет держать чешский национальный флаг. Я еще за лозунг не брался и ничего под рукой не было. Наташа сказала: я напишу твой лозунг и принесу его на площадь.

Мы встретились на площади 25-го, и она вручила мне плакатик с двумя палочками. Я развернул его и кто-то справа взял вторую палочку, мы сели на кромку тротуара и я увидел, что это был Вадик Делоне.

Только во время следствия я заметил, что Наташа переставила слова в моем плакате, и опять забыл об этом и много лет спустя понял, как глубоко Наташа копнула. Ведь это СССР оккупировал Чехословакию, и нам в первую очередь должно быть стыдно перед чехами и словаками. Освободив их, мы может быть и освободим себя, но это уже не их дело. Поэтому свобода маленьких беззащитных народов, раздавленных как асфальтовым катком, всем весом огромного соседа, должно быть первым… Наташа — не политический мыслитель, но ее нравственная позиция глубока и оригинальна.

Демонстрация, как свидетельствует очевидец, от начала до конца, длилась двадцать две минуты. Все участники были доставлены в отделение милиции, но Наташу, кормящую мать, к вечеру отпустили. Арестовали ее только через год, 24 декабря 1969 года. Три дня спустя после демонстрации Наташа разослала в крупные мировые газеты следующее письмо:

ПИСЬМО НАТАЛЬИ ГОРБАНЕВСКОЙ ГЛАВНЫМ РЕДАКТОРАМ ГАЗЕТ:

“Руде право”, “ Унита”, “Морнинг стар”,” Юманите”,  “ Таймс”, “Монд”,Вашингтон пост”, “Нойе цюрихер цайтунг”, “Нью-Йорк таймс”

 Уважаемый господин редактор, прошу Вас поместить мое письмо о демонстрации на Красной площади в Москве 25 августа 1968 г., поскольку я единственный участник этой демонстрации, пока оставшийся на свободе.

В демонстрации приняли участие: КОНСТАНТИН БАБИЦКИЙ, лингвист, ЛАРИСА БОГОРАЗ, филолог, ВАДИМ ДЕЛОНЕ, поэт, ВЛАДИМИР ДРЕМЛЮГА, рабочий, ПАВЕЛ ЛИТВИНОВ, физик, ВИКТОР ФАЙНБЕРГ, искусствовед, и НАТАЛЬЯ ГОРБАНЕВСКАЯ, поэт.

В 12 часов дня мы сели на парапет у Лобного места и развернули лозунги: «Да здравствует свободная и независимая Чехословакия» (на чешском языке), «Позор оккупантам», «Руки прочь от ЧССР», «За вашу и нашу свободу». Почти немедленно раздался свист, и со всех концов площади к нам бросились сотрудники КГБ в штатском: они дежурили на Красной площади, ожидая выезда из Кремля чехословацкой делегации. Подбегая, они кричали: «Это все жиды! Бей антисоветчиков!» Мы сидели спокойно и не оказывали сопротивления. У нас вырвали из рук лозунги. ВИКТОРУ ФАЙНБЕРГУ разбили в кровь лицо и выбили зубы, ПАВЛА ЛИТВИНОВА били по лицу тяжелой сумкой, у меня вырвали и сломали чехословацкий флажок.

 Нам кричали: «Расходитесь! Подонки!», но мы продолжали сидеть. Через несколько минут подошли машины, и всех, кроме меня, затолкали в них. Я была с трехмесячным сыном, и поэтому меня схватили не сразу: я сидела у Лобного места еще около десяти минут. В машине меня били. Вместе с нами было арестовано несколько человек из собравшейся толпы, которые выражали нам сочувствие, — их отпустили только поздно вечером. Ночью у всех задержанных провели обыски по обвинению в «групповых действиях, грубо нарушающих общественный порядок». Один из нас, ВАДИМ ДЕЛОНЕ, был    уже ранее условно осужден по этой статье за участие в демонстрации 22 января 1967 г. на Пушкинской площади.

После обыска я была освобождена, вероятно потому, что у меня на руках двое детей. Меня продолжают вызывать для дачи показаний. Я отказываюсь давать показания об организации и проведении демонстрации, поскольку это была мирная демонстрация, не нарушившая общественного порядка. Но я дала показания о грубых и незаконных действиях лиц, задержавших нас, я готова свидетельствовать об этом перед мировым общественным мнением.

 Мои товарищи и я счастливы, что смогли принять участие в этой демонстрации, что смогли хоть на мгновение прорвать поток разнузданной лжи и трусливого молчания и показать, что не все граждане нашей страны согласны с насилием, которое творится от имени советского народа. Мы надеемся, что об этом узнал или узнает народ Чехословакии. И вера в то, что, думая о советских людях, чехи и словаки будут думать не только об оккупантах, но и о нас, придает нам силы и мужество.

НАТАЛЬЯ ГОРБАНЕВСКАЯ, 28 августа 1968 г.
Москва

                  ДАЛИЯ ЭПШТЕЙН

Я запомнила этот унылый день августа 68 года в безрадостном Вильнюсе. Встреченный знакомец, запыхавшись, сообщил: "Знаешь, группка наших знакомых вышла на Лобное место, протестуя против вторжения". - "Кто?!" - "... И Горбаневская с коляской". - "Давай и мы пойдем к КГБ!" - "Я считаю, она не права. Нельзя решать за сына, который еще в коляске... И потом, скажут: опять эти евреи..." Он был литовец, этот человек. И сколько бы его ни славили сегодня, я никогда не забуду эти слова и не прощу. А себе не прощу, что не пошла одна. С Наташей мы ходили по летнему Вильнюсу, она была босиком - хотела чувствовать почву, по которой ступала. Она все делала истово.

Просим украинских коллег способствовать освобождению молодого башкирского поэта Камиля Валиуллина. (далее…)

Десять фрагментов из новой, ещё не дописанной, книги прозы "Последние в роду".

(далее…)

Полный текст речи Людмилы Улицкой, а также приветственные слова президента фестиваля Хельги Рабл-Штадле и Карла-Маркуса Гауса  (далее…)

Ведущие европейские газеты опубликовали открытое письмо главных редакторов польской Gazeta Wyborcza Адама Михника и шведской Dagens Nyheter Петера Володарского к главам стран - членов ЕС.

(далее…)

Второе психоаналитическое рассуждение о гордости и предубеждении, чувстве реальности и способности к самокритике. (далее…)

Михаил Эпштейн предлагает обойти Закон о мате с помощью любви, любОви и и словотворчества. (далее…)